Анонимная записка с разъяснением проекта закона о литературной собственности, найденная среди бумаг Цензурного комитета, и мнение Германа, экономиста из Академии наук, представляют собой два полюса воззрений на сущность интеллектуального труда, литературной собственности и роли государства в насаждении образования и искусств. Согласно первой точке зрения, идеи принадлежат обществу, а писатель является лишь их временным хозяином; вторая, напротив, не признавала роли общества при производстве интеллектуальных благ. Оба эти представления были утопичными в своей бескомпромиссности, но они вполне адекватно передают суть разногласий между «романтиками» и «экономистами». Что более существенно, эти разногласия дают представление об усилении борьбы за литературный авторитет. С самого момента зарождения профессиональной литературы и литературоведения литературные критики – «эксперты» по литературе, которые, по словам Кэрил Эмерсон, претендовали на то, чтобы «надзирать за художественным творчеством и диктовать круг чтения нации»[965], – прибегали к риторике нравственных обязательств, общественных потребностей и культурного обмена между писателями и читателями, стремясь доказать, что право на литературные труды принадлежит обществу; против приватизации произведений искусства и литературы выступали и политики популистского толка. Понятно, что писатели и издатели, которым принадлежали права на произведения популярных авторов, явно отдавали предпочтение «экономическому» подходу с его упором на имущественные аспекты авторского права[966]; впрочем, решительно отстаивая свои права в судах[967], они воздерживались от публичного обсуждения вопросов литературной собственности и авторских прав. По сравнению с европейскими писателями, принимавшими самое активное участие в общественной деятельности, включая многочисленные съезды и союзы, русские писатели проявляли удивительную апатию и, как отмечал публицист П. Д. Боборыкин, поразительное равнодушие к своему экономическому положению[968]. В печати появилась единственная статья об авторском праве, подписанная анонимным «Литературным рабочим», заступавшимся за писателей[969]. Писатели (а также композиторы) и общественные организации, представлявшие их интересы (например, Общество русских драматических писателей и оперных композиторов, основанное в 1870 году), главным образом занимались урегулированием своих отношений с деловыми партнерами – издателями, театрами, антрепренерами и исполнителями.

Смысл проблемы литературной собственности не ограничивался сферой литературы – и, пожалуй, даже не имел к ней непосредственного отношения. Экономисты, литературные критики, издатели и политики, заводя речь о писателях, романах и поэзии, на самом деле имели в виду вопросы власти, собственности, конкуренции между частными и общественными интересами, роли образованной публики и государства в насаждении знаний, а также «культурного капитала» нации. Вопрос о литературной собственности приобрел поразительное политическое и идеологическое значение отчасти потому, что он был созвучен проблеме культурной реформы и просвещения. В глазах многих образованных лиц приватизация нравственного капитала сулила ряд опасностей: она угрожала разорвать культурные связи, соединявшие поколения и не дававшие умереть национальным культурным традициям. Эти опасения даже затормозили принятие закона о художественной собственности. Этот закон, первоначально разработанный в качестве составной части закона об авторских правах[970], не был принят по просьбе Академии художеств (1828). Совет Академии заявил, что запрет на воспроизведение зарегистрированных произведений искусства помешает развитию изобразительного искусства в России[971], поскольку художники учатся рисовать, делая копии других работ (в то время как продажа копий, судя по всему, служила для Академии источником дохода)[972]. В своих последующих протестах (1843) против защиты художественной собственности совет Академии предлагал по крайней мере наделить «художественные произведения в императорских галереях и в церквах» статусом «общего достояния публики» (тем самым по иронии судьбы предвосхищались идеи участников движения за охрану памятников)[973], то есть оставить их без защиты авторским правом. Императорская Академия художеств и в дальнейшем решительно выступала против применения принципов частной собственности к искусству: в качестве последнего аргумента она утверждала, что искусство достигло величайших высот в ту эпоху, когда художественную собственность не защищали никакие законы (в XV–XVI веках в Европе), в то время как современные европейские художники, защищенные законами, едва ли могут похвастаться подобными достижениями[974]. Мы снова видим, что взлеты и падения в искусстве ставились в зависимость от формы собственности. Однако функционирование рынка искусства доказывало, что точка зрения Академии была неверна: самые успешные русские художники в числе первых требовали защиты своих работ, причем в отсутствие законов о художественной собственности (такой закон был принят только в 1846 году) им приходилось полагаться на личное покровительство со стороны монарха[975].