От Галины теперь веяло не огнем и страстью, а домашним теплом и уютом. И, напоминая о разговоре, она шепнула ему:

— Не потеряй!

Он хотел сказать ей что-то обнадеживающее, важное. Но промолчал.

— Ну, прощай! — прижалась к нему Валентина. — Буду помнить тебя. Потому что ты всегда для меня был единственный мужчина…

Маленькая Светка повисла у него на шее молча. И тогда он сказал ей, словно отвечая через десятилетия на ее страхи:

— Ну, вот видишь! Ты вышла замуж. И дети твои выросли…

Говоря это, он ей словно говорил: «Я все помню». Она чмокнула его в щеку. И он понял все, чем жила она эти годы. Уходя, он чувствовал, что, прощаясь с ними, прощая сам и прося у них прощения, он развязывает какие-то важные кармические узлы, которые долгие годы держали, путали его бессмертную душу. И чувствовал, как в ней поднимается волна нежности, радости и благодати.

* * *

Машина тронулась. И, светя фарами сквозь дорожную темноту, помчалась навстречу городу и жизни.

Щемящее чувство ностальгии и печали охватило его сердце. Он понимал, что, наверное, это его последняя встреча со многими из них. Последняя встреча с юностью. И встреча с Амантаем, который теперь из какого-то другого бытия позвал его. На глаза накатили слезы. И он, закусив губу, пытался сдержать всхлипывания, которые неудержимо рвались из горла.

Он вспоминал слова Амантая: «Я люблю всех вас! Вы — моя жизнь!»

— Главное сейчас — не расплакаться! — сказал он водиле. И неожиданно даже для самого себя по-детски всхлипнул…

III

III

Всю обратную дорогу Дубравин периодически открывал свою кожаную сумку. Доставал из нее запечатанный в плотную бумагу пакет, но, подумав минуту-другую, клал обратно.

По идее ему надо было срочно его прочитать, потому что дело было рискованное. Существовала опасность того, что, например, на границе или таможне его остановит контролер и попросит предъявить багаж.

«…Если, конечно, они продолжают искать его завещание, — думал Дубравин, — и что-нибудь разнюхали о моей поездке на нашу общую родину».

Но встреча в родной деревне пробудила столько воспоминаний, столько чувств, что всю дорогу ему не хотелось, как он говорил про себя, портить вкус! Перебивать сладость встречи горечью Амантаевых открытий и откровений. Так до самого дома Александр и не решился вскрыть пакет. Надеялся на русское авось. И повторял про себя, как мантру: «Коль Бог не выдаст, то свинья не съест!» И доехал спокойно, не парясь.

А дома было все по-прежнему. Будто ничего и не произошло.

* * *