– Тебе надо познакомиться с моим приятелем мистером Рильке. Рильке говорит: «Мы сами не знаем, почему то или другое так влияет на нас». Рильке говорит: «Секс труден, да. Но есть трудные вещи, которые достались нам как бремя…»
Я записал это и другие его изречения на салфетку вместе с некоторыми выдержками из Полотняного и компании. К закрытию я уже был в порядке. Сидни превратилась в размытое воспоминание, словно нечто, случившееся десятилетия назад. Я допил свой скотч, со стуком опустил на стойку бокал и ткнул дяде Чарли пальцем в грудь.
– Что за… – начал дядя Чарли.
Я посмотрел вниз. Бокал разбился.
– Ладно, оставь, – сказал он, увидев выражение на моем лице. – Топай домой.
– Да, – добавил Далтон, глядя на свою кожаную куртку, забрызганную скотчем. – Это точно, засранец. Топай домой.
Я кое-как добрел до дедова дома и рухнул без чувств на двухсотлетний диван. Очнувшись на рассвете, я сделал невероятную вещь. Собрал все свои статьи из Йеля и сложил их вместе с наскоро напечатанным резюме в конверт, адресованный в «Нью-Йорк таймс». Сидни еще посмотрит! Когда из «Таймс» придет письмо с отказом, я перешлю его ей. Бросив конверт в почтовый ящик рядом с «Публиканами», я поплелся в «Лорд и Тейлор», где за день наторговал больше тысячи долларов и получил в подарок серебряный нож для писем, который подумывал вонзить себе в сердце.
Несколько дней спустя я брился в ванной, собираясь на смену в товары для дома. Тут бабушка распахнула дверь.
– Пат больше нет, – сказала она.
– Дяди Пат, – сказала она. – Пата Бернса.
Она имела в виду отца других моих кузенов, мальчишек, которых всячески превозносила, называя «истинными джентльменами».
– Бедняжки, – сказала она, вытирая глаза полотенцем, которое я ей протянул. – Девять сыновей без отца. Только подумай!
В церкви из-за большого количества народу было до невозможности жарко и душно. С задней скамьи, на которую нам с трудом удалось пробиться, мы с бабушкой смотрели, как сыновья Бернсов несут гроб отца. Все они были темноволосые, розовощекие и мускулистые – даже под траурными костюмами. Словно отлитые по общему образцу, они точь-в-точь походили на отца, разве что один выделялся из всех. Мне казалось, что всю тяжесть гроба он нес на своих плечах. У меня сердце болело за него и за всех Бернсов, и в то же время мне очень хотелось уйти. Сбежать в «Публиканы», поговорить с Далтоном о Монтене, смыть выпивкой все мысли об отцах и о смерти. Но после церемонии бабушка настояла, чтобы я отвез ее к Бернсам домой.