Я рассказал Стиву правду. Я не следил за деньгами и не знал, сколько у меня осталось на счете. Я неорганизованный, а не бесчестный.

– Джуниор, – сказал он, откинувшись на спинку своего скрипучего старого стула, – все мы порой сбиваемся с курса. Но это нехорошо. Очень нехорошо. Не таким человеком ты хотел стать.

Его слова эхом отдались в подвале и у меня в голове.

– Нет, сэр, – ответил я. – Не таким.

Я подождал, пока он скажет что-нибудь еще, но говорить было нечего. Я заглянул Стиву в водянистые серо-голубые глаза. Он встретил мой взгляд – самый длинный зрительный контакт, когда-либо состоявшийся между нами, – и когда увидел то, что хотел увидеть – или, точнее, что должен был, – отправил меня назад в бар. На следующий день я занес в «Публиканы» конверт с наличными, чтобы покрыть те свои чеки и все проценты, которые мог по ним начислить банк. Я официально стал банкротом, зато расплатился со Стивом, и только это имело значение.

Теперь, в первый день ноября, Стив ни словом не упомянул о том неловком эпизоде. Старая история – так он наверняка считал. Когда мы закончили говорить о «мальчиках», как он называл Макгроу и Джимбо, Стив потрепал меня по плечу, сказал Кольту «угостить Джуниора выпивкой» и удалился.

– Пацан, – сказал Кольт, – тебя угощает босс.

Я ощутил прилив любви к Стиву, и к Кольту, и ко всем парням в «Публиканах», потому что наконец кое-что сообразил. Я всегда предполагал, что парни не слышат, как Стив зовет меня Джуниором, но они слышали – как же иначе. Они просто не повторяли эту кличку, понимая, что она имеет для меня особое значение. Стив не понимал, а они не объясняли – мужчины в «Публиканах» ничего не объясняли. Они просто позволяли ему и дальше называть меня Джуниором, но сами за ним не повторяли. Никогда. То был отход от протокола, акт милосердия, который я отказывался замечать. До той ночи.

Я присел к дяде Чарли за стойку бара и попытался ему рассказать про Стива и мои оплаченные чеки. Ага, ответил он, словно в трансе. Его взгляд не отрывался от телевизора. Команда, на которую он поставил, кажется, «Кельты», пропустила простейшую подачу. Дядя Чарли прикрыл глаза. Раньше на той неделе, сказал он, он сделал жирную ставку на футбольный матч, и его команде надо было просто продержаться до конца первого тайма. Они же сделали пас, который соперники перехватили, и все закончилось голом. Дядя Чарли налил себе самбуки и сказал:

– Все меня поимели.

Через весь бар до меня донесся голос Стива – необычайно громкий. Его лицо напоминало Большой каньон – полосы красного, оранжевого и пурпурного, с фиолетовой дырой вместо рта. До меня дошел секрет его улыбки, который он не мог, или не желал, признавать. За годы пьянства Стив потерял почти все зубы, и ему предстояла операция. В ожидании ее Стив носил зубные протезы, но от них его десны кровоточили, так что в тот вечер он их снял и положил на стойку, рядом с бокалом «Хайнекена». Стив говорил с Далтоном, сидевшим за бутылкой вина. Далтон налил ему бокал, а вино было последним, в чем Стив нуждался на тот момент. Смешанное с десятью или двенадцатью «Хайнекенами», вино произвело на Стива убийственный эффект. Он стал таким воинственным, что дядя Чарли отказался ему наливать. Стив не верил своим ушам. Ты что – отказываешься наливать мне в моем собственном баре? Тебе хватит, ответил дядя Чарли. Приятных снов, босс.