Входя в новостной отдел с пакетом сэндвичей, я услышал, как диктор, рассказывающий по телевидению о погоде, сообщает об урагане, движущемся через Атлантику. Ураган Хьюго, сказал он. Я едва не расхохотался. Наверняка мне послышалось. Хьюго преследует меня. Дальше диктор повторил еще раз. Ураган Хьюго набирает силу и мчится через Атлантический океан. И что Вселенная хотела сказать мне на этот раз?

В ту ночь я опять спал плохо, а когда проснулся, странная женщина варила кофе на кухне. Мать Магдалены, сообразил я. По-английски она говорила плохо, но мне удалось выяснить, что она спешно покинула Пуэрто-Рико. Бежала от Хьюго, сообщила она.

– Как и все мы, – сказал я в ответ.

В следующие несколько дней я читал про Хьюго, прослеживал его путь и тревожился о том, какие разрушения он может причинить. Сам не знаю, почему ураган произвел на меня такое впечатление, но я боялся его не меньше, чем обитатели домиков на сваях на атлантическом побережье. Возможно, из-за недостатка сна, или из-за жизни в туалете, или из-за необходимости принимать душ в постоянной панике, но я позволил урагану Хьюго превратиться в метафору моей жизни и полностью подчинить ее себе. Как будто его область низкого давления столкнулась с моей, высокого, и ураган вобрал в себя все мои страдания насчет Макгроу, и тети Рут, и Сидни, и «Таймс», спрессовав их в один прищуренный глаз. С утра до ночи я только и думал, что про Хьюго.

Когда в конце сентября 1989-го Хьюго ударил по континенту, я сидел в «Таймс» – читал телеграммы и отслеживал его по телевизору, словно работал копировщиком не в газете, а в метеослужбе. До полуночи я сидел в редакции и смотрел CNN, а когда уборщики начали пылесосить, вернулся в квартиру Магдалены и уселся перед телевизором с ее матерью, которая, похоже, была потрясена не меньше моего. Даже Хьюго был потрясен Хьюго. Раз за разом, слыша, как его имя произносят по телевидению, попугай начинал отчаянно вопить, и с этими воплями, с завываниями ветра и стенаниями матери Магдалены на испанском ночь тянулась просто нескончаемо.

Когда на следующее утро небеса над Южной Каролиной расчистились и власти начали подсчитывать ущерб, я искренне горевал за всех, кто погиб или лишился жилья. Но хотя сочувствие мое и было вполне здоровым, я ощущал нечто большее, непропорциональное и иррациональное. Мне стало ясно, что у меня не в порядке с головой – возможно, я на пороге серьезного нервного срыва. Но эти мысли быстро прогнал новый репортаж о последствиях Хьюго.

Через несколько дней после первого удара урагана я снова смотрел телевизор с матерью Магдалены. Оба мы пили виски и курили сигареты одну за другой, и тут я заметил, что пачка кончается. Пошел в киоск за новой и заглянул по дороге в ближайший бар. На улице лило как из ведра – видимо, остатки Хьюго добрались до Нью-Йорка. Вернувшись в квартиру, я увидел, что гостиная разгромлена, мебель переломана, диванные подушки вспороты, а весь пол усыпан осколками стекла. Я стал звать мать Магдалены и услышал рыдания, доносившиеся из спальни. Я бросился туда. Мать Магдалены лежала на животе; в спальне царил бедлам. Я присел рядом с ней на корточки и спросил, что случилось.