Я дошел до ресторана Луи. Там уже завтракали те, кто спешил на электричку – с ясным взором, готовые начинать рабочий день после восьмичасового сна. Я заметил английскую няньку, с которой пару раз ходил на свидания – ту, что говорила как Маргарет Тэтчер. Волосы у нее были влажные. Щеки – как румяные яблоки. Она аккуратно откусывала булочку и запивала горячим чаем.

– Откуда ты в таком виде? – вытаращилась она на меня.

– С похорон.

– Господи боже, чьих? Твоих, что ли?

Глава 43. Вонючка

Глава 43. Вонючка

Несколько недель спустя, идя по Плэндом-роуд, я увидел, как бледная, одутловатая луна встает над «Публиканами». Луна подергивалась, словно перепила. Всегда внимательный к знакам, гиперчувствительный к их смыслу, этот я должен был расшифровать с легкостью. Даже луна покидает бар. Но я проигнорировал его. В недели, последовавшие за смертью Стива, я игнорировал все на свете, а к знакам и неприятным фактам относился, как Джоуи Ди к пьяным скандалистам. Просто отказывался иметь с ними дело.

Однако смерть Стива – ее беспощадность и боль потери, – долго игнорировать было нельзя. По крайней мере раз в день я вспоминал Стива и то, как он умер, и представлял себе, что бы он сказал – теперь, когда знал все ответы, – про то, как мы живем. Я всегда придерживался романтического убеждения, что мы прячемся от жизни в «Публиканах». После смерти Стива я постоянно слышал у себя в голове его голос, спрашивающий: мы прячемся от жизни или заигрываем со смертью? И в чем разница?

Много раз в том ноябре, окидывая взглядом бар, я натыкался на пепельного цвета лица с пустыми глазницами и думал, может, мы и так давно мертвы? Вспоминал Йейтса: «Пьяный – тот же мертвый, а мертвецы пьяны». Или Лорку: «Смерть вошла и ушла из таверны». Совпадение ли, что два моих любимых поэта описывают смерть как завсегдатая бара? Иногда я ловил отражение собственного пепельного лица с пустыми глазницами в серебряном кассовом аппарате. Мое лицо было похоже на луну, бледное и одутловатое, но, в отличие от луны, я никуда не уходил. Не мог. Я всегда воспринимал бар Стива как метафору – как реку, океан, плот, судно, поезд, увозящий меня в далекие страны. Теперь бар казался мне подводной лодкой, лежащей на морском дне, в которой заканчивается воздух. Ощущение клаустрофобии стало еще невыносимей, когда кто-то подарил дяде Чарли кассету с песнями китов, которую он беспрестанно проигрывал на стереосистеме, выкрутив звук на полную мощность. Скрежет и щелчки раздирали барабанные перепонки до такой степени, что начинало казаться, будто киты проплывают непосредственно по Плэндом-роуд, а окна бара – наши иллюминаторы.