Харибдов видел, как его приятель от резкого удара рухнул на землю, и от этого зрелища окаменел. Ему уже не впервой приходила мысль о том, что с этой компанией всегда случаются какие-то передряги, – это начало надоедать. Он оглядел лица присутствующих и быстро сообразил, что даже если бы парень в ветровке не уехал, то вряд ли кто-нибудь осмелился бы подойти к незнакомцам.

Харибдов помог приятелю подняться.

– Чё, губа разбита? – спросил Кайотов, трогая руками своё лицо и ошалело глядя перед собой.

– Только на шее ссадина, – ответил Харибдов глухо, внимательно осмотрев его.

– Ну ладно, – просипел Кайотов, – может, батя и не заметит…

Они поехали на автобусе обратно и скоро забыли обо всём происшедшем.

Когда Кайотов вошёл домой, он сразу понял, что отец уже здесь. Парень открыл дверцы шкафа, чтобы тихо повесить куртку, и увидел большую зимнюю дублёнку, от которой шёл густой запах шерсти, кожи и пота.

Он незаметно прошмыгнул в ванную и посмотрел на своё лицо и на зрачки – не видно ли, что он пил пиво? Затем включил воду и принялся чистить зубы, выдавливая на щётку побольше мятной пасты. Из кухни он услышал голос матери:

– Вот. Явился.

От этих слов у него неприятно закрутило в животе. Он попытался ещё побриться, хотя брить было нечего. Мешала ссадина на шее – на её месте появилась твёрдая корочка, и Костя только отёрся отцовским одеколоном, чтобы наверняка отбить запах спиртного.

Когда Кайотов вошёл на кухню, пред ним предстала такая картина: бычья спина отца загораживала половину стола, мать сидела в халате, откинувшись спиной на подоконник, и курила, перед ними стояли две пустые большие тарелки, а в воздухе распространялся сытный запах мясного борща.

– Папка, здорово! – ухмыльнулся Кайотов и двинулся навстречу отцу. Но вопреки его ожиданиям отец, вместо обычных тесных и могучих объятий, вместо игр и шуточной борьбы с сыном, обнял его как-то немощно, одной рукою, и не посмотрел даже в глаза.

– Сядь, – услышал парень ледяной голос матери.

Кайотов сел и только теперь увидел лицо отца – и не узнал его, то ли оттого, что тот был сильно утомлён работой и дорогой, то ли потому, что был расстроен какими-то новостями.

Отец всё молчал, и только глубокая морщина лежала на его лбу – он был гладко выбрит, отчего его напряжённое мясистое лицо казалось одновременно мальчишеским и мужественным, а смешной нос картофелиной отбрасывал тень на плотно сжатые губы.

Кайотов что-то беззвучно проговорил, неотрывно глядя на это грустное лицо. Он готов был свою правую руку отдать за то, чтобы отец сказал хоть слово. Но вместо этого заговорила мать, которую он по привычке почти не слушал: