Когда они приблизились ко входу, оказалось, что в городе кроме них есть ещё живые люди.

Тихо переговариваясь или молча прихожане заходили в храм и неспешно поднимались вверх по лестнице.

Внутри тоже как будто был туман, и Озеров уже не понимал – с улицы ли принесло дымку или это монах, позвякивая кадилом, щедро наполняет воздух благовониями.

Наверное, оттого, что людей здесь было много и все они в ожидании молчали, и оттого, что перед торжественными иконами мягко горели свечи, Кирилл ощутил давно забытое спокойствие, какое бывало с ним иногда, когда после долгих экспедиций он возвращался домой.

– Матвей Сергеевич тоже здесь? – осторожно спросил Озеров.

– Папа? – Агата подняла брови. – Нет, его здесь нет. Но он любит это место. У него тут много друзей.

Кирилл хотел было отпустить какую-нибудь остроту, но люди вокруг зашевелились, голоса сделались громче, и сквозь толпу прошёл пожилой священник.

Это был самый старый человек, которого Озерову когда-либо приходилось видеть. За ним проследовали три монаха, все высокие, широкоплечие, как на подбор, – пока старик двигался к алтарю, они заняли места, каждый перед своим аналоем.

Пожилой священник заговорил. Его скрипучий голос с надрывом звучал странно в наступившей тишине, словно перед людьми говорил человек, находящийся посередине между жизнью и смертью.

Многих слов было не разобрать, и Кирилл взглянул на Агату в поисках ответа на закравшийся вопрос.

– Нет, – покачала головой девушка. – Он не пьян. Просто с детства имеет дефект речи. Послушай, скоро начнёшь понимать, о чём он говорит.

И правда, спустя ещё полминуты Озеров почувствовал, что улавливает общий смысл речей старого монаха, и ему стало даже неловко от своих дурных мыслей.

Каждое слово давалось старику с трудом, и, как ни странно, именно поэтому его хотелось слушать.

Священник рассказывал о болезнях как человек, много лет страдающий от какого-то недуга. Он говорил, что нет подарка от Бога незаметней и ценнее, чем здоровье. Но что и в болезни не нужно на Него роптать. Если бы человек знал, что́ его ожидает в Небесном Царстве, и здесь, в земной жизни, его ели бы черви, то он добровольно согласился бы на мучения, потому что счастье, которое готовит Бог, несравнимо больше нынешних скорбей.

Озеров, привыкший всему искать доказательства, не мог определённо ничего сказать об этой мысли. Но его лично удивили спокойствие и уверенность старика, который вот сейчас стоял и мучился от своих болей и при этом ничуть не сомневался, что всё будет именно так, как он говорит.

Ему понравилась и запомнилась и другая мысль, когда монах объяснил, что и гнев, и уныние, и равнодушие, и зависть, и гордыня – это такие же болезни, приносящие людям страдания, а вернее, болезни ещё худшие, чем телесные.