– Где это? – спрашивает начальник лагпункта.

Лейтенант пожимает плечами:

– Их на Акур с Дуссе-Алиня перевели… Похоже, он нарисовал тоннель.

– А что за скобка у нее над головой?

– Мы тоже сначала понять не могли, товарищ майор. А потом няньки нам разъяснили. Она ему по вечерам сказки рассказывала. Про королей и царевен. Это у нее что-то наподобие короны. А может, нимб…

– А костер зачем горит? Она что – собирается ребенка в огонь бросить?!

В ярости Окулов вскакивает со стула, сгребает игрушки и листочки со стола и бросает в печурку.

– Вранье! Все вранье! Не может в семь лет ребенок рисовать святых! Гадины и враги народа! Нарочно так подстроили… И дети их – змееныши, сучье племя!

Окулов выскакивает в коридор. Лейтенант берет рисунок женщины с ребенком у тоннеля, аккуратно сворачивает в четыре раза и прячет в карман гимнастерки.

Майор возвращается с бутылкой водки и двумя захватанными стаканами.

– Давай выпьем, что ли… Голова сегодня с утра прям раскалывается. Давление, похоже, опять падает.

Камера показывает нам, как в огне печурки корчатся листочки с детскими каляками-маляками, горит кукла, у которой на голове вместо волос – солома, стреляет искрами игрушечный короб с ручками и круглым колесиком, похожий на зэковскую тачку…

– Иван Алексеевич, вы не знаете – куда их?

Мы сразу понимаем, о ком спрашивает лейтенант.

Окулов опять роняет голову в ладони. Не помогает водка. Давление скачет, потому что с берега недалекого здесь моря идет теплый фронт.

– А ты думаешь, что я знаю? – отвечает Окулов.

И наливает по полстакана водки.

Матерям разрешили уехать вместе с детьми. 177 кормящих женщин было вывезено в то утро из Акура. Их дальнейшая судьба неизвестна. Она не прослежена историками ГУЛАГа.

Зачем решили у мамок отнять детей? Кому пришла в голову такая идея?

По устойчивой легенде, возникшей позже, все матери, вместе с детьми, были отравлены молоком, которым их напоили в одном из перевалочных пунктов.