Выказывая свою эмансипированность, знатная дама «не позволит себе ни бесчестных слов, ни заурядных отношений». Ее поведение было строго регламентировано, и регламентация эта сделалась важнейшей частью придворного этикета. Такие законодатели ренессансного политеса, как Маргарита Наваррская, требовали пунктуального, как бы автоматического соблюдения новых правил приличия и от женщин, и от мужчин. Один из афоризмов королевы гласил: «Для женщины благородного воспитания добродетели не заслуга, а просто привычка». Параллельно возникновению новых возможностей для самореализации формировались и нормы поведения, нарушение которых грозило утратой репутации и изгнанием из высшего круга общества.

Возросшая деликатность манер была доведена до «прециозности», которую вместе с феноменом учености у женщин немало высмеивали такие современники, как Рабле или (позже) Мольер. Однако и новые манеры, и новые женщины явились, по словам Делюмо, частью общей эволюции к «менее грубому, более нравственному обществу». Выражением той же эволюции сделалась реабилитация семейного союза. Вопреки средневековой рыцарской морали, провозглашавшей, что «жизнь в браке – ад» и противопоставлявшей супружеству свободную любовь, утверждалась новая мораль, отстаивавшая «любовь у семейного очага»[744].

Одновременно любовным чувством одушевляются дружеские отношения, порождая феномен «союза дружбы-любви» между мужчиной и женщиной. Композиторы кладут на музыку любовную лирику Ронсара. Широко распространяется светский музыкально-поэтический жанр мадригала с его возвышенной интимностью. Совершенно свободный от традиций церковной музыки, он выражал индивидуальные человеческие переживания, становление новой личности, способной к проявлению обычных человеческих чувств.

Мир чувств осмысливается и на философском уровне: «Лучше любить, чем знать», – провозглашал видный французский философ и богослов конца ХIV – начала XV вв. Жерсон[745], а ренессансные последователи Платона уточняли, что «знать» и означает «любить».

Вместе с духовной реабилитацией женщины происходила реабилитация ее физической природы. Возрождение порывает со средневековым аскетизмом: чуть ли не главным устремлением в искусстве живописи становится изображение человеческого – в первую очередь женского тела, словно опровергающее догму о «низменности самого прекрасного изо всех созданных существ». «Аллегория, мифология, история, Библия, мученичество святых», цитирует Делюмо Жана Буске, все доставляло возможность художникам «обнажить женщину», «становилось всего лишь поводом для того, чтобы изобразить один и тот же сюжет – женское тело». И в этом Ренессанс достигал порой непревзойденных высот, если вспомнить «светящиеся тела» венецианских красавиц Тициана.