Эпоха гуманизма в результате ознаменовалась необузданной жестокостью со всех сторон: Папского престола, церковных судов и светских правителей, католиков и протестантов, аристократии и масс. «Редко в какой период истории наилучшее соседствовало с самым скверным[752]», – замечает историк.

Следствием частичного высвобождения личности из тесных уз традиционной общности становится «новое ощущение личной виновности» в происходящем, будь то чума, голод, вторжение турок или церковный раскол и Религиозные войны. «Поскольку индивидуальное сознание (как творение цивилизации) еще не выступило из темноты, – отмечает Делюмо, – то каждый чувствовал себя чудовищно виновным. Видя повсюду зло и чувствуя морально и физически дьявольскую угрозу (этот страх не сумел преодолеть даже Лютер), христиане уверовали больше, чем прежде, в шабаши ведьм и злокозненных евреев, отравляющих колодцы»[753]. Так, пробудившаяся совестливость находила крайне извращенные формы выражения.

В атмосфере всеобщих страхов и развивалось религиозное учение, явившееся альтернативой гуманизма Возрождения. В известной мере у них была общая основа – «утверждалась индивидуалистическая религия», и «более индивидуализированное благочестие» желало «личного контакта с божественным посланием». Подобно протестантам, гуманисты, добивавшиеся перевода Библии на национальные языки и возможности непосредственного (без услуг священства) ознакомления с ней верующих, выражали «глубокие надежды своего времени».

Однако дальше пути расходились, и спор относительно свободы человеческой воли между Эразмом Роттердамским и Лютером сделался «кульминационным моментом противостояния между гуманизмом и Реформацией». Спасение человека по Лютеру, за счет лишения его свободы воли, было неприемлемо для гуманистов. Пессимизму в отношении земного мира, «погрязшего в грехе», богословие Реформации дало как компенсацию «абсолютную веру в Спасителя». В реформаторском учении «solo fide» («спасает только вера») заключалось нечто вроде «бегства к Богу» от действительности. Так, эпоха Возрождения стала, по Делюмо, «свидетелем триумфа учения, основанного на отчаянии и вере в абсолютную неспособность человека осуществить самому хотя бы одно доброе дело»[754].

Напротив, идеи гуманистов, мысли Эразма сформировали «оптимистическое течение» Возрождения, к которому примкнули культурные деятели, оставшиеся в лоне католичества, и иезуиты со своим «оптимистическим богословием», и независимые протестанты, отрицавшие догмат о первородном грехе. Спасая идею о свободе воли, они, пишет Делюмо, «открывали путь к веку Просвещения, у которого имелась только одна догма – прогресса человечества»[755]. Это течение, которое, видимо, и само заслуживает название «прогрессивного», было в своей основе синкретическим.