Миф о вольнодумстве французского Возрождения, по Мандру, создала не Третья республика, а Контрреформация. Именно католическая историография Реформации в течение трех веков внушала мысль, что все отважные реформаторы ХVI в. были «предшественниками атеизма и неверия». В пылу борьбы католики и протестанты обменивались подобными обвинениями. На самом деле, считал Мандру, религиозная ситуация была гораздо сложней: можно допустить, что верующие, читая Библию, «воображали какую-то другую веру», все же даже религиозные новаторы оставались христианами, приверженными к основополагающим истинам, вроде догмата о Боге-Отце и Сыне[768].

Но это, продолжал Мандру, лишь одна сторона вопроса. Определенно в ХVI в. возник «новый тип христианина», и этот «новый способ чувствовать и проживать христианство» удалось отстоять. Не стоит сводить морализм реформатов к «бесчеловечной» теологии предопределения[769] у Кальвина. «Проведенная мирянами и для мирян» Реформация в практическом воплощении не умаляла значения земного призвания человека. Она даже реабилитировала его по-своему, ибо истинность веры адепта могли удостоверить почти исключительно его «чисто земные, предкапиталистические успехи»[770].

Обмирщение было частью интеллектуального обновления, которое, в свою очередь, было связано с глубокими социально-экономическими и политическими изменениями – от потока золота и серебра из Америки до расцвета абсолютизма. Общим знаменателем сделалось, подчеркивал Мандру, распространение «нового ментального кругозора». Эта «долгосрочная эволюция была вчерне разработана в эпоху Возрождения и набрала обороты после перерыва на религиозные войны, в первое тридцатилетие ХVII в.»[771].

Отношения между Контрреформацией и культурой Возрождения были глубоко драматичными. Духовное обновление затронуло весь христианский мир. Частью его явилась Реформация; жаждой обновления были охвачены и те, кто хотел преобразований в рамках католичества. Можно согласиться, что религия затрагивала жизнь «абсолютно всех французов», но даже после Тридентского собора Церковь «не вернулась к прежнему величию духа»[772].

Реакция и последовавшие за ней Религиозные войны показали вместе с тем, что гуманизм Возрождения изменил сознание немногих, внушив «радость и надежду лишь тем, кто жил «в роскоши королей, принцев и богатых людей», кто мог прочувствовать, как «Европа утверждает свое влияние во всем мире», и «соразмерял свое существование с ритмом атлантической торговли», кто «возрождал запятнанную веру». Оптимизм Возрождения с его верой в человека оставил глубокий след в культуре, однако был вдохновлен настроениями небольшой части человечества, которая «легко поверила» в новую оценку своей природы и «приняла на свой счет успехи лучших и первых».