В известной мере можно согласиться с французским академиком, объясняющим властное стремление к единству энергией центробежных импульсов, рождаемых многообразием страны[834]. Если современная Франция до сих пор отличается, несмотря на проводившуюся в последние десятилетия децентрализацию, вероятно, наиболее высокой среди крупных стран Европы степенью административной унификации и наиболее значимой ролью столицы, то можно считать, что это и было проявлением многовековой политики обуздания этой центробежности.

Стремление к консолидации выражалось прежде всего в интенсивной политической и административной централизации страны. О методах и последствиях ее проведения нет единого мнения во французской историографии (см. гл. 3). Токвиль считал феодальные домены устоями гражданского общества и истолковывал ликвидацию их автономии как подавление общества государством. Для Мишле консолидировавшая страну королевская воля была эманацией народной воли: историк признавал «божественное право короля», поскольку оно выражало «божественную мысль – idée générale народа»[835].

Глашатай централизации как исторической необходимости, Мишле был вместе с тем едва ли не первым поборником единства многообразия в современном понимании этой проблемы. Восприняв важнейший постулат политической доктрины Руссо, тот самый, что воплотился в установлении Первой (якобинской) республики как «единой и неделимой», Мишле выступал убежденным сторонником сочетания политической централизации с культурной самобытностью исторических регионов – любовное живописание которых в «Картине Франции» (см. гл. 1) тому очевидное свидетельство. И учреждение департаментов он оправдывал, поскольку «не были при этом утрачены провинциальные традиции (nationalités de provinces), которые до того лишь увековечивали именем свободы локальную ограниченность (fatalités locales)». Замена провинций департаментами явилась, по Мишле, выражением французского гения, соединением «централизации с разделенностью»[836].

В историософии Мишле освобождение человечества от «фатальности», предначертанности его пути, включает и освобождение индивида от «локальных фатальностей», закрепощенности тесными родовыми и территориальными узами средневекового социума. «Это объединение Франции, эта ликвидация провинциализма часто считается простым следствием завоевания. Завоевание, – возражал историк, – может прикрепить друг к другу (attacher ensemble), сцепить враждебные части, но никогда не сможет их объединить. Завоевание и война позволили только провинциям открыться друг другу, дали возможность их изолированным жителям познакомиться; галльский дух, его приветливость и доброжелательность, его инстинкт социальности сделали остальное. Как бы ни казалось это странным, провинции, различающиеся климатом, нравами, языком, понимают друг друга, тянутся друг к другу, чувствуют себя солидарными»[837].