Одновременно В.С. критически отозвался о рецензии руководителя своей кандидатской, где о книге Ревуненкова говорилось: «оригинальная историографическая работа», «подход автора… глубоко продуман и хорошо обоснован», «книга принесет большую пользу»[979]. «Рецензию А.И. Молока прочел. Осталось грустное впечатление»[980], – такой была оценка Алексеева-Попова. Напротив, он положительно отозвался о симпозиуме в Институте всеобщей истории, большинство участников которого критиковало позицию Ревуненкова. «Много важного и в Вашем выступлении, и у Адо. Пожалел, что не поехал»[981], – написал он мне после ознакомления с публикацией материалов симпозиума.

Что же получается? Ярлык «московская школа», который прилепился к дискуссии 1960–1970-х годов с нелегкой руки профессора ЛГУ, очевидно неадекватен[982]. Определенно, кроме Манфреда, Далина и Адо, против его позиции заодно с историком из Ульяновска Сытиным (см. гл. 8) выступал и Алексеев-Попов. И, напротив, в Москве Ревуненкова откровенно поддерживали Нарочницкий с Молоком.

Еще любопытное наблюдение: во время конгресса историков в Москве (1970) В.С. познакомил с концепцией Ревуненкова Альбера Собуля, на труд которого тот неизменно ссылался. «Tres abstrait (слишком абстрактно)», – отозвался о схеме «двух диктатур» лидер марксистского направления во французской историографии.

Во время этого конгресса В.С. пригласил к себе в гостиничный номер очень близкого ему по духу Сергея Львовича Сытина и меня. Ожидалось, что мы сообща можем выдвинуть некую альтернативную перспективу в дискуссии по якобинской диктатуре. Обменявшись довольно сходными мнениями, мы ничего основательного за вечер предложить не смогли. Но таков был отклик В.С. на входивший тогда в моду метод «мозгового штурма». Наш одесский друг увлекался всеми новыми научными процедурами, особенно если они касались коллективного творчества.

Как видим, в центре научных интересов В.С. и в начале 70-х оставалась якобинская диктатура. И когда редколлегия упомянутого трехтомника Института истории предложила ему главы о начальном («диссертационном») периоде революции, В.С. попросил Захера походатайствовать, чтобы ему дали тот период 1792–1793 г., который он назвал временем «становления революционно-демократической диктатуры» (имея в виду, что после 2 июня 1793 началось «установление»).

Все же в конце 1962 г. В.С. приступает к диссертационной теме, и сам взгляд на нее заметно изменяется. Еще весной 1961 г. она представлялась ему чисто идеологической: «Развитие социальных идей в первые годы Великой французской революции: “Cercle social”». И вот резкий поворот – «Демокр[атическое] движение и демокр[атическая] идеология на первом этапе и “Социальный кружок”». Хотя последний остался в виде некоего маркера, опыт социально-исторического исследования якобинской диктатуры не прошел даром: В.С. отступает от первоначального замысла, сосредоточенного на идейном значении «Социального клуба» Фоше и Бонвиля.