Но вот что самое интересное и значительное, характеризующее обоих историков как личности. Между ними установилась дружеская связь. Сергей Львович присылал Захеру свои статьи с неизменной очень почтительной надписью (теперь эти оттиски попали ко мне). А наибольшее впечатление производит фотография Сытина с надписью «Якову Михайловичу Захеру на добрую память от Сергея Сытина. Ульяновск. 21/II – 1961 г.». Замечательное фото за рабочим столом на фоне буйной комнатной растительности. Очень задумчивое с грустинкой лицо волевого и доброго человека. Фото как автобиография и предвестие будущего пути! И именно такой фотопортрет, который доверяет только близким людям, Сытин посылает своему старшему коллеге, предшественнику и научному оппоненту.

В подходе Сытина деятельность «бешеных» выглядела всецело прогрессивной в том числе и по отношению к якобинской диктатуре. А в этом пункте он расходился не только с социал-демократической концепцией экономической реакционности «бешеных», воспринятой в довоенных работах Захера, но и с советской традицией 30-х годов, подчеркивавшей ошибочность выступления «бешеных» против якобинской диктатуры в августе-сентябре 1793 г.

Сытин предложил свою оригинальную трактовку, изящно обходившую острые углы канонизированной схемы: то была со стороны «бешеных», доказывал он, «оппозиция» якобинскому правительству, а отнюдь не «борьба против режима революционной диктатуры». И такая оппозиция «играла большую революционную роль», ибо была направлена против дантонистов и «умеренных» и тем, по Сытину, способствовала превращению якобинской диктатуры в «диктатуру низов»[1023].

Большой след в советской историографии 50–60-х годов оставила формулировка Сытина о том, что «бешеные» руководили движением городских низов столицы – «революционным движением плебейских масс Парижа». У этой формулировки есть предыстория.

Еще в 20-х годах в обстановке торжествовавшей партократии в советской историографии реанимировалось возникшее гораздо раньше, во французской в первую очередь историографии ХIХ века, восприятие революции через призму борьбы партий, а партиям, по представлениям уже периода культа личности, требовался вождь (или вожди). При апогее идеократии спонтанность виделась «стихийностью», которая становилась все более одиозной, отождествившись к концу 30-х с «бессознательностью»[1024]. Предложенный историкам «социальный заказ» заключался не столько в изучении положения, настроений и требований масс, сколько в обосновании необходимости руководства ими.

При таком мировосприятии значение «бешеных» стало возрастать, а в их деятельности усмотрели прообраз партийной организации, направлявшей народные массы Парижа (были попытки найти ответвления в других городах) на высшем этапе революционного процесса. Решающий вклад в переоценку и завышение роли Жака Ру и его соратников (организационные связи между которыми так и не были установлены) внес упомянутый коллективный труд 1941 г. В нем была введена сама формулировка «движение бешеных». Утверждалось (автор раздела – Ф.А. Хейфец), что «в марте 1793 г. бешеные создали свой центр в Париже»[1025] и что вокруг них с февраля 1793 г. «сплотились плебейские низы, пролетарии Парижа и полупролетарии»[1026]. Тем самым «бешеные» превращались в политическую силу, сопоставимую по влиянию в столице (роль населения которой на весь ход революции была общеизвестной) с якобинцами.