– Нет, папа, против воли – ни в коем случае.

Он задумался.

– Пьеса длинная?

– Довольно длинная. Говорю же, тебе совсем не обязательно…

– Поглядим еще. Поглядим, – сказал он, подцепив вилкой со сковороды остатки яичницы. – А я-то понять не мог: где тебя носит? Ну, думаю, по улицам шляется, ждет, когда я лягу.

Именно этим я и занимался. Отец подставил сковородку под струю, и больше мы к этой теме не возвращались.

Теперь, по дороге к дому Харпера, я убеждал себя, что ничего страшного не произошло. Я даже отрепетировал мизансцену: бросить «Ничего страшного» и еле заметно повести плечами. В конце-то концов, это Шекспир, а не какой-нибудь там балет. Массивный дом стоял посреди чистого поля; во всех окнах горел свет. Прислонив велосипед к бетономешалке, я побежал к дверям, не забыв изобразить кривую самонадеянную полуулыбку, которая говорила: «Ничего страшного».

Мне открыл Ллойд.

– Чтоб мне пропасть, неужто это ты?

– Здорово, Ллойд.

– Зачем ты здесь, презренный раб, в столь поздний час?

– Слушай, Харпер дома?

– О да, сиих пределов не покинул. Впущу, уж так и быть…

Ллойд с поклоном пригласил меня войти.

– …но обоюдоострый меч оставь у входа.

Я шагнул в прихожую. В тот день с утра мы репетировали сцену, в которой Ромео, возвращаясь от Джульетты, подвергается оскорблениям и насмешкам Тибальта, но, проявляя мудрость, спокойно несет себя сквозь издевки и агрессию с почти религиозной безмятежностью, незлобивый, как хиппи, да еще пытается склонить врага к спокойствию и примирению. «Я вижу, ты меня совсем не знаешь, – говорит он. – А скоро до тебя дойдет известье». Можно подумать, что влюбленность сделала его неуязвимым и безгранично великодушным.

Харпер стоял в конце коридора, а из-за его плеча ухмылялся Фокс, злорадно сверкая глазами:

– Льюис! Сюрприз за сюрпризом!

– Да, право слово, это так, наш господин, – сказал Ллойд. – Поистине, он темная лошадка.

– Не надоело, Крис? – сказал я. Переходя от фамилий к именам. Спокойно. Держи себя в руках.