Лето вернулось; через густой воздух впору было плыть, а деревня, пока я до нее тащился, превратилась в миниатюрный мегаполис: на подъездах к церкви, возле которой проходила деревенская ярмарка, все улицы были заставлены машинами, повсюду висели гирлянды, играла каллиопа, из батутного замка доносился визг. Сюда явился даже какой-то развеселый викарий и всем пожимал руки; пролети сейчас над деревней звено «спитфайров» – никто бы не удивился. Через английскую идиллию, пахнущую бензиновыми газонокосилками и свежескошенной травой, я, изворотливый преступник в бегах, весь потный, придавленный тяжелым серым велюром с чужого плеча, прибежал к дому Фран и нагнулся, чтобы заглянуть в просвет живой изгороди частного владения. Передо мной было распахнутое окно спальни – спальни, в которую я никогда не заходил и, скорее всего, уже не зайду. Наверное, там на кровати лежит Фран, думая обо мне.

Я осторожно поднял засов калитки, посмотрел по сторонам и, войдя в сад, оказался в Америке образца пятидесятых. От этого на меня накатило неодолимое желание бросить в окно камешком. Выбрав в розарии комок земли размером с жемчужину, я запустил им в окно, как местный хулиган. Потом еще и еще…

– Вам помочь?

– Здравствуйте, миссис Фишер!

Мама Фран, пышущая здоровьем, цветущая, в садовых перчатках и зеленом переднике, держала в одной руке ножовку, а в другой ветки.

– Здравствуйте, а вы кто?

– Я Чарли, друг Фран.

– А… Здравствуй, Чарли. – Она сдула со лба слипшиеся от пота волосы. – Можно, кстати, и в дверь постучать, знаешь ли. С тем же эффектом.

– Не хотел вас тревожить.

– Думаю, стук в дверь потревожил бы меня куда меньше. – Молчание. – Вчера она вернулась очень поздно.

– В самом деле?

– Да; а ты не догадываешься почему?

– Нет. Не знаю.

– Но сейчас ее нет дома, Чарли.

– Вот как.

– Она помогает на благотворительном базаре.

– Ну что ж…

– Прячется, скорее всего. Видишь ли, она у нас наказана.

– Да?

– Да.