– Ну, рассказывай.

– Что мне оставалось? Я не мог просто исчезнуть и тебя бросить – думал, ты будешь волноваться.

– Волноваться! Это не то слово, но у меня жуткие неприятности, Чарли. У тебя чудовищный вид.

– Я не спал. И не ел.

– Что на тебе надето?

– Пришлось позаимствовать. Все мои вещи были в крови.

– В крови? Что я слышу? Чарли, что стряслось?

– Давай куда-нибудь отойдем.

Мы уселись между колышками палатки, в тени шатра с легкими закусками. Я всю ночь репетировал такое объяснение, в котором соединились бы правда и вымысел; сейчас Фран слушала молча, сложив руки на коленях и опустив глаза, но только до тех пор, пока я не нагнулся, чтобы показать бинты. Она ахнула, и это не могло не радовать, но ее сочувствие не отменяло неприятной истины.

– Но… ты действительно проворовался?

– Да.

– И на тебя завели дело?

– Возможно. Пока точно не знаю.

– Ох… Так. Так. – Она снова взяла меня за руку. – Беда. Просто жесть.

– Произошла ошибка.

– Когда ты брал чужое? Или когда тебя застукали?

– Наверное, в обоих случаях, – сказал я и, стараясь держать себя в рамках, добавил: – Но черт возьми, Фран, неужели я должен еще и от тебя огребать?

– Все, все, я понимаю. Извини.

Мы так и сидели, уставившись перед собой. Сзади сквозь брезент шатра доносились звуки розыгрыша лотереи («Синий билет номер четыреста сорок три, четыре-четыре-три: прелестный кукольный домик!»), сопровождаемые радостными криками. Выигрыши включали бутылку шампанского, корзину для пикника, набор домашних консервов, баранью ногу с близлежащей фермы, купон на стрижку и укладку в парикмахерской «Ножницы»; а меня терзала неизбывная тоска от того, что произошло с нами за последние сутки: мы не могли ни продолжать разговор, ни даже смотреть друг другу в глаза, и единственным утешением для меня было подставить плечо под неловко склоненную голову Фран.

– Зеленый билет, номер двести двадцать пять. Зеленый, два-два-пять.