В конце сентября, когда лето угасло и воздух стал холодным, Биргит начала кашлять. Сначала в груди появилась какая-то щекотка, ощущение, что она не может как следует отдышаться. А потом однажды утром, проснувшись, она почувствовала, что её горло словно пылает в огне и в него впились бритвенные лезвия. Каждый глоток давался с невыносимой болью.

С больными заключёнными здесь не церемонились. Никого не отправляли в больницу, лишь иногда тем, у кого была лихорадка и высокая температура, позволяли на день остаться в ледяном бараке под тонким одеялом. Тех, кто был слишком болен, чтобы приносить пользу, на носилках оттаскивали в грузовики, маршрут которых никогда не проходил дальше газовых камер и крематория. Как бы сильно Биргит ни хотелось умереть, так она умирать не хотела.

– Нужно держаться, – повторяла Лотта, без колебаний отдавая сестре своё одеяло, свою миску супа. – Они скоро придут, Биргит. Я тебе клянусь.

– Кто же? Американские солдаты или советские? – этот мрачный вопрос потонул в приступе судорожного кашля, разрывавшего грудь Биргит, пронзавшего её раскалёнными ножами. Её тело покрывал ледяной пот, она безудержно дрожала, едва могла выстоять утреннюю перекличку, и всё же из последних сил боролась, потому что альтернатива была ещё хуже. Её злило, что, пережив две зимы в лагере, она заболела теперь, когда в воздухе ещё витал намёк на лето, словно злая насмешка.

– Это оттого, что ты так ослабла, – мягко объясняла Лотта, смачивая лоб сестры и с ложки кормя её супом. – Твоё тело просто сдаётся.

– Но я не могу сдаться. – Отчаяние, мучившее её так долго, сменилось горячим желанием сопротивляться до конца. Теперь, когда победа была – может быть – такой близкой, оставалось лишь верить в неё.

Так что она продолжала вставать и, шатаясь, ходить на работу. На фабрике она с трудом возилась с деталями – пальцы словно распухли, стали неловкими, сознание путалось, и она с трудом могла сосредоточиться. Работа замедлилась, и Фрида тайком, когда никто не видел, стала ей помогать.

– Без лечения ты долго не протянешь, – пробормотала она себе под нос, когда их вечером вели в бараки, и Биргит споткнулась. Она упала бы, если бы Фрида не схватила её за локоть.

– Вот как, лечения? – прохрипела Биргит и попыталась ядовито рассмеяться, но не вышло. Всё тело болело, голова раскалывалась, в глазах плыло, а грудь пылала огнём. Смерть казалась почти – почти – желанной. – Что же мне, попросить у них лекарство? Тёплый компресс? Или…

– Даже один день в больнице тебе поможет, – ответила Фрида. В её тёмных глазах читалось беспокойство. Она была полячкой с примесью еврейской крови, и Биргит поражало, что она ещё жива, ещё здесь. Большинство евреев уже были отправлены в газовые камеры. – Ты хорошая работница, а им сейчас как никогда нужны чёртовы двигатели. Они не захотят тебя терять.