Будучи писателем, я должен всем сердцем, всей душой, всем своим существом уверовать в старую мудрость, гласящую: «Познай истину, и истина сделает тебя свободным». Писатели должны быть ловцами истины в гораздо большей степени, чем даже служители веры; писатели—это те, чье назначение состоит в том, чтобы выявлять истинные взаимоотношения между людьми. Что касается меня, я верю в ту важнейшую истину, какую мне поведала моя бабка: «Милый мой, да ведь и половины сказано не было». В мире для меня нет ничего, во что бы я верил так же безоговорочно, как в истинность этой мысли. Если бы я принял на веру постоянно звучащее на Западе утверждение, что все уже сказано и дело лишь в том, чтобы то же самое сказать по-своему, что теперь все упирается только в семантику, я бы закрыл свою пишущую машинку на ключ и больше не отпирал бы ее никогда. Как писатель, я должен верить в то, что уже сказанное лишь клевета или—в отдельных случаях—ошибка (будем снисходительнее к творцам мифов). Задача писателя—выработать новое зрение для всего человечества. Он должен всегда задавать вопросы. Он должен подвергать сомнению и то, что считается абсолютно несомненным. Была ли платоновская Республика истинной республикой? Был ли Джефферсон демократом или рабовладельцем? Нельзя согласиться с тем, что этот мир — лучшее, что способен был создать человек; в таком случае мы все обречены на вырождение или безумие. Жизнь должна обладать большим смыслом, чем она по сей день обладала.

Выразилась ли непреходящая истина в шекспировском «Макбете»? Правда ли, что все «вчера» освещали безумцам путь к праху смерти? «Истлевай, огарок! — заклинает Макбет.—Жизнь— ускользающая тень, фигляр, который час кривляется на сцене и навсегда смолкает; это—повесть, рассказанная дураком, где много и шума и страстей, но смысла нет»^[. А может быть, ближе к истине, как мы ее понимаем, был Ленгстон Хьюз, задавшийся вот каким вопросом: «Что происходит с мечтой, когда ее слишком долго отказываются воплощать в жизнь?»

Я — прежде всего писатель и стал им именно потому, что мир разлагается, а я хочу его изменить. Да, я хочу его изменить, и каждый писатель, достойный называться писателем, ставит перед собой точно такую же небезопасную задачу. Так обстояло дело всегда, и всегда существовало противостояние писателя и общества. Каждый раз, когда я сажусь за машинку и принимаюсь заполнять чистый лист строчками, я стремлюсь изменить мир, понять реальность в ее истинности, подвергнуть ее анализу й выплавить из нее нечто совершенно от нее отличное. Как человек, писатель неизменно испытывает чувство глубокой горечи: ведь хотя он и знает, что «изменение» — один из объективных законов Вселенной, существующей во времени и в пространстве, он знает и другое: изменения в человеческой природе не удастся проследить. Вот почему у французов есть поговорка: «Чем больше меняются вещи, тем больше они остаются нрежними». И все-таки земля действительно вертится. И вещи все же действительно меняются.