Мы тогда жили в пользующемся «дурной репутацией» районе Бедфорд-Стайвесант в Бруклине, и школа Чака была смешанной (хотя обучение было тогда раздельное). Дело происходило незадолго до того, как бегство белых из этого района приняло массовый, панический, беспорядочный характер. Учительница прочла вслух несколько страниц из книжки в классе, и вечером за столом я спросил Чака, как их восприняли.

— Да все прошло прекрасно, папа!—сказал он.—Все были в восторге от книжки.

Но потом, нахмурившись, он добавил:

— Только знаешь, никто в школе понятия не имеет о

негритянской культуре и негритянской истории.

— Не надо удивляться, что белые ребята об этом ничего не знают,—сказал я.

И, с гордостью указав на себя, он сказал:

— Я единственный в школе, кому хоть что-то • известно о негритянской истории и культуре.

Я взглянул на него и чуть не расхохотался—так он был горд и счастлив. И в то же время мне хотелось плакать, когда я думал обо всех этих черных подростках, повсюду в Америке окруженных, по выражению драматурга Теда Уорда, густым белым туманом, не ведающих, что когда-то такие же чернокожие, как они, кое-что значили, и потому не верящих, что сами они хоть чего-нибудь в жизни добьются.