Что касается семиологии или «науки» о знаках, Барт полагает, что «термин знак, который встречается во многих словарях... именно потому и неясен». У него самого диапазон употребления этого слова широк, «от евангелия до кибернетики». Я хотел бы предложить ему еще одно значение этого слова, которого он, очевидно, не знает. На санскрите «знак» означает «лингам», или «фаллос», или эмблему святости господа нашего Шивы.

В «3/2» (1970) Барт взял повесть Бальзака «Сарразин» и проанализировал ее строчка за строчкой, слово за словом. В результате подобных манипуляций Барт устанавливает различие между «читаемым текстом» и «написанным текстом» (я пользуюсь терминами в переводе Ричарда Миллера). Барт полагает, что «цель литературного произведения (литературы как рода деятельности)—превращение читателя из потребителя в создателя текста. Нашей литературе свойствен безжалостный разрыв... между создателем текста и его потребителем, его владельцем и покупателем, между автором и читателем. В результате такой читатель становится своего рода лентяем, пассивным наблюдателем, короче говоря, стандартным читателем. «Написанному тексту» проти-востоит его отрицание, противоборствующее с ним значение: то, что может быть прочитано, а не написано, читаемость. Любой читательский текст мы считаем классическим». Отсюда следует, что «написанный текст»—-это романистика без романа, поэзия без стиха... А что же тогда читаемые тексты? Это продукты, которые и составляют основную массу нашей литературы. Как же дифференцировать эту литературную массу?»

Барт считает, что это можно осуществить посредством «интерпретации (в том смысле, как понимал слово Ницше)». Он любит призвать на помощь какое-нибудь громкое имя, раздражающее читателя, и таким образом, подобно увертливой ящерице, уйти от прямого определения. Другое дело, если выпады и увертки превращаются в систему, а так и получается, когда Барт рассматривает повесть Бальзака о человеке, который влюбился в знаменитую итальянскую певицу, оказавшуюся не прекрасной женщиной, созданной его воображением, а кастрированным неаполитанским мальчиком.

Не собираюсь разбирать бартовскую «интерпретацию» текста. Это потребует тщательного и пристального анализа стиля, который, по-видимому, усложнен намеренно. Я говорю «намеренно», потому что сам текст прост и читатель без посторонней помощи справится с ним. Барт печется не о читателе и не о тексте. Скорее всего он пытается создать свой собственный текст ради собственной прихоти и удовольствия. И я надеюсь, ему это удалось.