– Я много думаю о смерти, – зябким ноябрьским вечером призналась Элизабет преподобному Уэйкли.

– И я, – ответил он.

Сидя бок о бок на заднем крыльце, они беседовали вполголоса. Через порог от них Мадлен смотрела телевизор.

– По-моему, это ненормально.

– Может, и так, – согласился он. – Но я затрудняюсь определить, что такое норма. Наука признает норму? Ты в состоянии определить норму?

– Да как тебе сказать, – задумалась она. – Я бы сказала, норма – это примерно то же самое, что усредненность.

– Не уверен. Норма – это тебе не погода; норма не ожидаема. Норма даже не рукотворна. Как по мне – нормы, возможно, не существует.

Элизабет покосилась в его сторону:

– От кого я это слышу – от человека, который признает нормой Библию?

– Вовсе нет, – ответил он. – Могу без преувеличения сказать, что в Библии нет ни одного нормального события. Не исключено, что этим, в частности, и объясняется ее популярность. Кому охота верить, что жизнь такова, какой кажется?

Она бросила на него пытливый взгляд:

– Но ты-то веришь в библейские истории. Ты их проповедуешь.

– В некоторые – верю, – уточнил он. – Главным образом в те сюжеты, где сказано, что нельзя терять надежду, нельзя поддаваться мраку. Что же касается слова «проповедовать», я бы заменил его на «повествовать». А вообще-то, какая разница, во что я верю? Я вот, например, вижу, что ты ощущаешь себя неживой, а значит, веришь, что ты мертва. Но ты не мертва. Ты жива необычайно. И от этого твое положение осложняется.

– Что ты такое говоришь?

– Ты сама знаешь, что я говорю.

– Странный ты проповедник.

– Не странный, а никудышный, – поправил он.

Она заколебалась:

– Хочу сделать одно признание, Уэйкли. Я прочла ваши письма. Те, которыми обменивались вы с Кальвином. Я уверена, что они не предназначались для посторонних глаз, но они были среди его личных вещей, и я их прочла. Много лет назад.

Уэйкли повернулся к ней: