— Знаешь, Джесс, в мире их полно. И тебе всегда будет нужно противостоять кому-то. Чему-то.
Он сердито смотрит на меня:
— Ты могла бы завести разговор о долбаных «Ред сокс» и все равно свернула бы на Кейт.
Мы въезжаем на парковку у больницы, но я не глушу мотор. Дождь хлещет по ветровому стеклу.
— У нас у всех к этому талант. Или ты взорвал септик по какой-то другой причине?
— Ты не знаешь, каково это — быть ребенком, сестра которого умирает от рака.
— Я довольно хорошо себе это представляю. Так как я мать ребенка, который умирает от рака. Ты абсолютно прав, это нелегко. Иногда я сама готова поднять что-нибудь на воздух, просто чтобы избавиться от чувства, что могу взорваться в любой момент. — Я опускаю взгляд и замечаю синяк размером в полдоллара прямо на сгибе руки Джесса. С другой стороны почти такой же. Неудивительно, что я сразу думаю о героине, а не о лейкемии, как было бы в случае с его сестрой. — Что это?
Джесс складывает руки:
— Ничего.
— Что это?
— Не твое дело.
— Это мое дело. Это от иглы?
Он поднимает голову, глаза его горят.
— Да, ма. Я колюсь раз в три дня. Только не наркотой. У меня берут кровь, здесь, на третьем этаже. — Он смотрит на меня. — Кто еще, по-твоему, может снабжать Кейт тромбоцитами?
Он вылезает из машины прежде, чем я успеваю его остановить. Сижу одна и таращусь на ветровое стекло, за которым все расплывается в водянистой неопределенности.
Через две недели после того, как Кейт положили в больницу, медсестры убеждают меня взять выходной. Я прихожу домой и моюсь в своей ванной, вместо душевой для медперсонала. Оплачиваю просроченные счета. Занни, которая все еще живет у нас, варит мне кофе. Чашка дымится на столе, когда я спускаюсь вниз с мокрыми, расчесанными волосами.
— Кто-нибудь звонил?
— Если под «кто-нибудь» ты подразумеваешь «из больницы», тогда нет. — Она переворачивает страницу кулинарной книги, которую читает. — Какая все это чушь! Готовить совершенно неинтересно.
Входная дверь открывается и захлопывается. Анна вбегает на кухню и, увидев меня, замирает на месте.