Это веселит Тэйлора.

— Может, будем иногда ждать вместе? — Он протягивает ей пакетик от стерильной салфетки. — Напишешь мне свой номер?

Пока Кейт корябает на нем цифры, капельница Тейлора начинает пикать. Приходит медсестра и отключает ее.

— Можешь идти, Тейлор, — говорит она. — Где твоя машина?

— Ждет внизу. Я готов. — Он встает с мягкого стула медленно, как больной, — первое напоминание, что это был не вполне обычный разговор, — сует клочок бумаги с нашим номером в карман. — Я позвоню тебе, Кейт.

Когда он уходит, моя дочь издает полный драматизма вздох и поворачивает голову вслед за Тейлором:

— О мой бог! Да он красавчик.

Медсестра, проверяющая, нормально ли работает капельница, улыбается:

— И не говори, милая. Была бы я лет на тридцать моложе…

Кейт поворачивается ко мне, сияя улыбкой:

— Как думаешь, он позвонит?

— Может быть, — отвечаю я.

— И куда, по-твоему, мы с ним пойдем?

Я вспоминаю, как Брайан говорил, что Кейт будет ходить на свидания… в сорок лет.

— Давай двигаться мелкими шагами, — предлагаю я, но внутри у меня все поет.

Мышьяк, напустив свои чары, в конце концов привел Кейт к ремиссии, но подорвал ее силы. Тейлор Эмброуз оказался лекарством совершенно иного сорта — напустив чары, он укрепил Кейт. Это стало привычным: в семь вечера звонил телефон, Кейт срывалась из-за стола и пряталась в кладовку с переносным аппаратом. Мы убирали на кухне после ужина, проводили время в гостиной и готовились ко сну под хихиканье и шепот затворницы. Потом она вылезала из своего кокона, раскрасневшаяся и сияющая, первая любовь трепетала крылышками колибри в пульсе у нее на горле. Каждый раз, как это происходило, я не могла оторвать глаз от дочери. Не то чтобы Кейт была такой уж красавицей, хотя она довольно хороша собой; просто я никогда не позволяла себе верить, что увижу ее взрослой.

Однажды вечером после очередного телефонного марафона я иду следом за ней в ванную. Кейт смотрит на себя в зеркало, выпячивает губы, изгибает брови, встав в призывную позу, и проводит рукой по волосам — после химии они утратили волнистость, растут густыми пучками, и она укладывает их муссом так, чтобы выглядеть, будто только что встала с постели. Кейт подносит к лицу ладонь, словно проверяет, не посыпались ли у нее снова волосы, и спрашивает:

— Как думаешь, что он видит, когда смотрит на меня?

Я встаю у нее за спиной. Она не мое отражение в зеркале — таким был бы на ее месте Джесс, — и тем не менее, если поставить нас рядом, сходство заметно. Оно заключается не в очертании рта, а в том, как поставлены губы, что они выражают, и еще нас роднит серебрящаяся в глазах суровая решимость.