В Берлин из Петербурга поступил совет – проявить в поисках мира мудрость и умеренность, воздержаться от территориальных претензий. В прусской столице, превратившейся в германскую, советом пренебрегли, только снизили сумму контрибуции с 6 миллиардов франков до 5.

Режим Второй империи, поборник и защитник Парижского договора, испустил дух, и российская дипломатия не замедлила этим воспользоваться. 15 (27) октября 1870 года в Царском Селе состоялось заседание правительства под председательством царя, единодушно высказавшееся за отмену пресловутых статей Парижского трактата… 19 (31) октября Горчаков выступил со своим вторым знаменитым циркуляром: Россия не считает себя больше связанной со статьями договора, запрещающими ей содержать военный флот на Черном море, говорилось в нем. Те же права возвращались султану. Россия, говорилось в циркуляре, не намерена поднимать восточный вопрос и выдвигать территориальные претензии. Горчаков выразил согласие на созыв конференции держав для утверждения других условий договора. И, главное, отмене решение императора не подлежало.

Свой циркуляр Горчаков, ставший канцлером (последним в империи!), сопроводил наставлениями адресатам. Форин-офис он уверял, что существование Османской державы можно продлить лишь с помощью отмены статей Парижского трактата, мешающих установлению гармоничных отношений между Россией и Турцией. Послу в Вене Е. П. Новикову предписывалось намекнуть в беседах, что реакция на циркуляр будет определять все в будущих связях с Петербургом. Посланнику во Флоренции следовало высоко отозваться о чувстве собственного достоинства, присущего итальянскому двору, и выразить надежду на то, что он ценит те же качества, присущие двору российскому. Наиболее резкие выражения Горчаков позволил себе в обращении к французскому кабинету, укрывшемуся тогда в Туре: причины бедствий, обрушившихся на страну, проистекают из Крымской войны и подписанного после нее мира, французы низвергли породивший зло режим Второй империи, пора приступить к искоренению зла и на международной арене[635]. Туркам разъяснили, что принятое императором решение явится залогом добрых отношений с ними.

На адресатов красноречие российского канцлера впечатления не произвело. Отовсюду поступил отрицательный ответ, Лондон сопроводил его наставлением о святости и нерушимости международных договоров.

С дядей, королем Пруссии Вильгельмом, царь связался лично, подвоха с этой стороны не ожидали, в августе Берлин в очередной раз отмежевался от Парижского договора. Но реакция и здесь последовала кислая: акция-де учинена несвоевременно, следовало бы провести ее после завершения франко-прусской войны и заключения мира. Тогда, полагали немцы, никому не придет в голову вместе с турецкими делами заняться и непомерными прусскими претензиями к побежденному и поверженному. Но Александр Михайлович понимал: железо надо ковать, пока горячо, – а в данном случае – «пока идет война, мы с большей уверенностью можем рассчитывать на благожелательность Пруссии»[636].