Эти успехи вроде бы противоречат несомненному отсутствию у держав, за исключением России, всяких симпатий к турецким христианам и к укреплению их государственности. НО (заглавными буквами!) поставить крест на российских победах, пренебречь освободительным движением, выкинуть в корзину Сан-Стефанский договор конгресс не мог. Это означало бы подорвать позиции в регионе, а следовало их сохранить и, желательно, укрепиться в обретших права княжествах. Урезать отдельные положения Сан-Стефано – да, пустить его под нож целиком – нет. Россия на конгрессе похоронила все, что оставалось вредного и унизительного от Парижского мира 1856 года, вернула себе Южную Бессарабию, округлила свои владения в Закавказье за счет Карса, Ардагана и Батума. От Баязета пришлось отказаться, да и Батум достался с трудом, – британцы, в нарушение достигнутой прежде договоренности с Шуваловым, решили оставить его Турции. В Берлине Шувалову не удалось отстоять эту позицию. Пришлось вмешаться A. M. Горчакову, который добился благоприятного решения вопроса в несколько смягченном варианте: Батум получил статус порто-франко, открытого для торговли и не подлежавшего вооружению. Через несколько лет самодержавие об этих ограничениях забыло.

Рухнула казавшаяся несокрушимой стена сопротивления держав обретению балканскими народами независимости. Сразу три страны – Сербия, Румыния и Черногория получили международное признание своего независимого статуса. В истории Балкан открылась новая эпоха.

Тяжело пострадала на конгрессе Болгария, значительно урезанная в пределах, лишенная выхода к Эгейскому морю и в довершение всего разделенная на две части по линии Балканского хребта. Лишь северная ее часть, к которой присоединили Софию с окрестностями и Варну в Забалканье, превратилась в автономное княжество с широкими правами; южная, под названием Восточная Румелия, стала пользоваться лишь местным самоуправлением во главе с губернатором-христианином.

Учиненная над Болгарией расправа, оккупация «австрияками» Боснии и Герцеговины погрузили российскую общественность в скорбь. Канцлер A. M. Горчаков и его коллеги стали козлами отпущения за крушение несбывшихся надежд, троица, уверовали разочарованные соотечественники, променяла лавровый венок победителя на терновый венец мученичества. Глашатаем этих настроений выступил златоуст славянофилов И. С. Аксаков, выступивший с громовой речью перед московскими единомышленниками: «Западные дипломаты срывают с России победный венец» и водружают вместо него «шутовскую с гремушками шапку. Слово немеет, мысль останавливается перед этим колобродством дипломатических умов, перед этой грандиозностью раболепия». Похоже, хотя и не столь громогласно уничтожающе, писал М. Н. Катков в «Московских ведомостях»: «Россия находилась на подачу руки от Константинополя, она могла занять все господствующие позиции на Босфоре и Дарданеллах и обеспечить мир от враждебных покушений. Вместо этого по Берлинскому трактату сохранили на память о войне клочки заключенного ранее Сан-Стефанского договора»[772].