Конгресс дал санкцию на оккупацию Боснии и Герцеговины австро-венгерскими войсками. Многострадальное население этих провинций, поднявшее восстание, возжегшее восточный кризис, поплатилось за это сменой одной чужеземной власти на другую. Жители встретили оккупантов с оружием в руках, тем пришлось силой устанавливать свое правление.

Главной жертвой конгресса стала Сан-Стефанская Болгария. Ее территория была сильно урезана, она лишилась выхода к Эгейскому морю, лишь ее северная, до Балканского хребта часть обрела полноценную государственность в виде автономного княжества. Горчакову удалось добиться присоединения к нему округов Софийского и Варненского, располагавшихся к югу от гряды гор. Остальная Южная Болгария под именем Восточная Румелия получила лишь местное самоуправление во главе с губернатором-христианином[767]. И все же считать Россию и балканские народы лишь жертвами учиненной над ними в Берлине расправы, как и оценивать подписанный трактат как триумф Дизраэли, о чем тогда почти единодушно твердила британская пресса, нет оснований. В самой Великобритании появились отзывы о премьере, не столь лестные, но зато куда более правдивые. В Форин-офис возник переполох в связи с языковым вопросом. Дизраэли университета не кончал и французским языком в приличной степени не владел – так, нахватался кое-чего на бытовом уровне во время поездок в Париж. На английских дипломатических грандов угнетающе действовала мысль – что будет, если представитель могущественной Британии станет изъясняться на форуме на языке бакалейщика? К Дизраэли отправился лорд Одо Россел – убеждать премьера, что конгресс желает слушать выступления прославленного оратора на его родном английском языке. Правда, возникает вопрос: а могли ли слушатели наслаждаться, слушая речь на неведомом языке? Но, видимо, тогда никто его не задал. Росселю удалось убедить премьер-министра, и в Берлине впервые английская речь стала языком дипломатического общения.

Следует сказать и о другом. Второе лицо в британской делегации, маркиз Р. Солсбери, оценивал роль своего шефа гораздо скромнее и реалистичнее, чем пресса. Он писал жене: «В дополнение к глухоте и незнанию французского языка, да еще при особенностях речи Бисмарка лорд Биконсфилд имеет самое туманное представление о том, что же происходит, понимает все шиворот-навыворот, и ему повсюду мерещится заговоры»[768]. Стоит сказать и об особенностях речи Бисмарка. Железный канцлер, человек высокого роста и солидной комплекции, обладал тонким голосом. Он боялся зубных врачей, избегал прибегать к их услугам, к старости сохранил лишь остатки зубов и в разговоре отчаянно шепелявил.