Но что отмена крепостного права являлась необходимым условием и предпосылкой для проведения преобразований александровского царствования, несомненно.
И в то же время подрыв позиций России в делах балканских после триумфа на поле боя – факт общепризнанный и неопровержимый. Перемены были поистине колоссальны, восточный вопрос перестал играть приоритетную роль в ее государственных заботах. Вспомним эпизод послекрымской эпохи. Кайзер Франц Иосиф набивался в друзья к царю на основе проверенных охранительных начал, монархи ведь во всем согласны, исключая «несчастный» восточный вопрос. Ему ответили, что один этот «несчастный» в глазах России значит больше, чем все прочие, вместе взятые. С тех пор все изменилось. Князь А. Б. Лобанов-Ростовский, занимавший пост министра в 1890-е годы, полагал: «Нам надо было поставить Балканы под стеклянный колпак, пока мы не разделаемся с другими, более спешными делами»[783], в которых недостатка не ощущалось. Напряженность в англо-русских отношениях по периметру разграничения в Средней Азии достигала степени, вызывавшей опасение их перерастания в военные действия. Балканская политика раздробилась по странам. Россия оставалась верной покровительницей их национального движения, но его накал спал. Взятые вместе, акции во всех странах не напоминали той великой и грандиозной картины, что раньше представляла балканская политика России.
Но существовала и оборотная сторона победоносной медали. Александр II обмолвился как-то о пагубной привычке Европы «опрокидываться» при каждом удобном случае на Россию. Драма недавнего умиротворения об этом напоминала. И после замирения общественность была озабочена – как бы предотвратить появление у южных берегов непрошенных гостей на кораблях с пушками на борту, что случилось в 1854 году и едва не повторилось в 1878-м. Поисками, как предотвратить подобную беду и дать отпор ворогу, занималось немало людей. Их сочинения роднила одна черта – полное отсутствие соприкосновения с действительностью. Да и как было закрепляться в устье Босфора при отсутствии на море броненосной эскадры? Не с судов же РОПИТа (Российского общества пароходства и торговли) было высаживать десанты. В дипломатическом ведомстве на этой стезе подвизался посол в Стамбуле А. И. Нелидов. Александр III одобрял общий дух его записок, но избегал снабжать их резолюцией «Быть по сему», превращавшей прожект в программу[784]. Изредка государь поддавался общей атмосфере и позволял себе помечтать. Так, в сентябре 1885 года он обратился к начальнику генерального штаба H. H. Обручеву с посланием: «Существует одна главная цель – овладение Константинополем, чтобы раз и навсегда утвердиться в проливах и знать, что они будут постоянно в наших руках»[785]. Для этого он готов идти на войну. Но пока что подобный план исполнению не подлежит – бил царь отбой[786]. Прожекты ни в ближайшем, ни даже в отдаленном будущем шансов на претворение в жизнь не имели. Политика министерства иностранных дел, возглавляемого опытным и осторожным Николаем Карловичем Гирсом, ничего общего с ними не имела. Там опасались иного. «В перспективе, – полагал Гире (1885 год), – Солсбери (глава Форин-офис. –