Совсем по иному варианту развивались события во время Критского восстания 1866–1869 годов. Великобритания выступила в поддержку владельческих прав Высокой Порты и обрекла на неудачу планы преобразований, предлагавшиеся Россией и Францией. После трех лет кровопролитной борьбы критяне получили лишь право на участие в управлении островом и определении своей судьбы[791].
Берлинский конгресс не стал заниматься греческими претензиями, но их решение не заставило себя долго ждать. В 1881 году державы, преодолев сопротивление Османской империи, договорились о передаче Греции Фессалии и округа Арта в Эпире. Возможно, получив право на сооружение военно-морской базы на острове Кипр, населенном в основном греками кабинет ее величества счел нужным предоставить компенсацию Афинам.
* * *
Ранее уже говорилось, что Александр II с досадой и горечью жаловался на пагубную привычку Европы при всяком удобном случае «опрокидываться» на Россию. В 1878 году этого не удалось учинить вооруженным путем, но страна после великой победы очутилась без всякой опоры в регионе. Пришла пора печалиться следующему Александру: у России, по его словам, остались лишь два союзника, ее армия и ее флот.
Но тут император сгущал краски, не в такой уж пропасти одиночества оказалась страна. Он не вспомнил об истине, некогда изреченной его прабабкой Екатериной и имевшей признаки вечной: Европа больше нуждается в России, чем Россия в Европе. А вспомнить ее было очень даже к месту и ко времени. Парижский кабинет после Крымской войны встал на страже мирного договора, включавшего статью о запрете России содержать флот на Черном море, что, понятно, мешало его сотрудничеству с самодержавием. Итог для Франции выглядел плачевно: разгром в войне с Пруссией в 1870 году и потеря двух провинций, Эльзаса и Лотарингии. Никто на помощь ей не пришел. Лишь тесное военное сотрудничество с Россией могло избавить Францию от подобного бедствия. Теперь она стояла перед выбором: или союз с Россией, или сумрачное существование в ожидании новой национальной катастрофы. Альянс с Петербургом представлялся якорем спасения. В 1888 году появился такой весомый фактор сближения, как предоставление России займа в 500 миллионов франков, которые затратили на покупку винтовок.
Тяготение было взаимным. На германской стороне нависали все более мрачные тучи. После смерти старого кайзера и отставки Бисмарка в 1890 году иностранными делами под высшим руководством шалого (по характеристике царя) Вильгельма II стал заниматься кавалерийский генерал Л. Каприви, быстро растративший наследство железного канцлера. Вместо курса на изоляцию Франции и поддержание сносных отношений с Россией – признание неизбежности войны на два фронта. Александр III выступил инициатором сближения с Третьей республикой, и понятно, с какой целью. Его высказывания становились все решительнее и резче: «Нам действительно надо сговориться с французами и, в случае войны между Францией и Германией, тотчас броситься на немцев, чтобы не дать им времени разбить сначала Францию, а потом броситься на нас». Ошарашенный Н. К. Гире, глава министерства, миролюбивый сторонник ориентации на Союз трех императоров, причитал: «Его императорское величество молол такой вздор и проявлял дикие инстинкты»[792]. Традиционную пацифистскую позицию занимал хранитель небогатой российской казны Вышнеградский. Советник министерства иностранных дел В. Н. Ламздорф записывал в дневнике: «Наше финансовое положение ужасно». В 1891 году наступила засуха, на страну обрушился голод. Записи в дневнике стали горше: «Нам нужны мир и спокойствие ввиду бедствий голода, неудовлетворительного состояния наших финансов, незаконченности наших вооружений, отчаянного состояния наших путей сообщения, возобновления брожений в лагере нигилистов»[793].