Создается впечатление, что в начале 1930-х годов Надежда Городецкая встала на «опасный» путь освоения запретного, снисходительно расценивающийся некоторыми критиками как проявление «дамского» в литературе. Именно об этом и говорит статья за подписью «Е. К.», датируемая 1935 годом, в которой к Городецкой прикрепляется ярлык «типично» «дамского» письма: «К типично „дамским“ романам относятся романы Надежды Городецкой — „Несквозная нить“ и „Мара“. Центр тяжести Городецкой в эмоциональных переживаниях — неудовлетворенности одиночества»[1614].

Почему нам так важен отзыв Е. К.? Мы следуем предположению Р. М. Янгирова, что за этими инициалами скрывается Екатерина Кускова[1615]. Кускова не была профессиональным литературным критиком; тем более интересно ее прочтение романов Городецкой. В статье Е. К., словно в зеркале, отражаются «общие места» и воспроизводятся клише эмигрантской критики: так, романы Городецкой воспринимаются как модель жанра, своеобразный негативный идеал (много дамского, эмоционального, любовного, неуловимого, одинокого, неумелого и т. д.). Это суждение представляется нам поверхностным и неверным с литературоведческой точки зрения (см. жесткую бинарность критических критериев, о которой говорилось выше). Но здесь важно также обратить внимание и на хронологический фактор. Критика удерживает в памяти только «слабые» стороны письма Городецкой, эссенциализирует ее творчество и потому не ставит вопроса об эволюции ее взглядов и творческих решений.

Следует принять во внимание тот факт, что за несколько лет — с конца 1920-х до 1935 года — Городецкая постепенно отходит от запретной в русской литературе (вернее, той ее части, что бесспорно входит в канон) телесно-интимной тематики и погружается в анализ философско-религиозных вопросов, о чем свидетельствует, например, цикл рассказов «Из жизни Кати Белосельской»[1616], опубликованных в газете «Возрождение» с 1932 по 1935 год. Если указать на этот перелом в творчестве писательницы и уделить должное внимание хронологическому фактору, мы получим дополнительный аргумент в пользу того, что ярлык «женско-дамского письма» крайне утрирован, однобок и совершенно не отражает творческих взглядов и устремлений Городецкой.

Перемены в творчестве писательницы были, вероятно, подготовлены сложным духовным кризисом. Во второй половине 1920-х годов Надежда Городецкая являлась деятельной участницей Религиозно-философской академии Н. А. Бердяева, с которым вела переписку. Именно ему адресованы пронзительные строки: «Ведь не могу же я, в самом деле, считать целью своей жизни писание посредственных книжек. Семья не удалась. Это все отчасти хорошо»[1617]. В цитате угадываются как отголоски личной драмы[1618], так и требовательно-суровое отношение к своему литературному таланту.