ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Просцениум. Справа в луче прожектора  М а р а т  с тетрадью в руке.

М а р а т. В эту вот тетрадку я переписал все три письма майора Петра Горбача. Письмо первое. 1924 год. Июнь. Жена Горбача с двумя девочками были тогда в отпуске в деревне у своих стариков.

Правый прожектор гаснет, вспыхивает левый. Стол. Рулоны чертежей, книги. Горит, часто мигая, настольная лампа. Г о р б а ч  пишет и читает сам себе вслух. Ему под тридцать.

Г о р б а ч. Дорогие мои люди, милые мои девочки! Хорошо бы, Маша, чтобы цидулка эта не затерялась и Линка-бамбулинка и Олька-бараболька сами бы прочитали ее, когда подрастут. Сегодня в моей жизни самый большой день после того, как в памятном январе по ленинскому призыву приняли мужа вашего и отца в ряды РКП(б). В партию большевиков, единственно справедливую на всем свете! Только что я вернулся с берегов Днепра, с торжественного открытия Цепного моста. Первый мой мост! Да еще какой. И где, — в Киеве! Из чего собирали, тебе, мама Маша, известно. Маловеры, нытики из старых спецов смеялись, шельмовали инженерами в буденновках, ледоходом пугали. А сегодня вот покатились трамвайные вагончики по мосту имени революционерки Евгении Бош. Люди с заводов тысячами пришли. Кумачовые стяги, оркестры. Малые дети на руках… Нас, молодых инженеров, даже качали. А больше всего, конечно, Патона Евгения Оскаровича, беспощадного профессора моего, автора проекта и главного душевного энтузиаста великого этого начинания. Кто-то со временем, может, и скривится: «Подумаешь, достижение…» Неправда! Не просто, дети мои, трамвайчики побежали — соединили мы два берега Украины. Металл и хлеб. После такой разрухи, при такой еще лютой бедности… Знаете, за что я люблю свое дело? Всю жизнь — соединять мне один берег с другим. А значит, и людей делать друг другу ближе… Куклу, что умеет глаза закрывать, непременно куплю тебе, Линочек. А сейчас сам ложусь. Последние ночи все там, на берегу. Да и свет вот-вот выключат. Целую вас и стариков. Ваш папка Петя.

ТОТ ЖЕ ДВОР

Двор большого дома, кирпичная стена с пожарной лестницей.

Мощные ветви дуба. Черная от времени скамейка с недостающей планкой. Повторяются элементы оформления музея, но в укрупненном и трансформированном виде. Текучие, расплывчатые контуры взорванного, сгоревшего Крещатика. Боец, идущий в атаку, лишен бронзового величия, — он в тяжелом, неравном сражении, голова забинтована. Плакат «Родина-мать зовет!» наполовину оборван.