В тридцатые годы Пильняка арестовали и расстреляли, но было немало случаев, когда расстреливали и тех людей, у которых в доме обнаруживали эту повесть. Или сажали лет на десять…

Мой преподаватель подрабатывал в типографии, и когда пришли чекисты и начали изымать и выдирать эту повесть, он украл один экземпляр для себя и хранил его. Сохранил до семидесятых годов.

ЛН: А какова судьба самого фильма? Была ли она столь же успешной, как у «Защитника Седова»?

ЕЦ: Нет, она не была столь успешной. Я снимал эту картину еще при советской власти, а закончил в 1990 году. Были какие-то показы, о которых я даже не знал. Однажды мне позвонил человек из Высшей партийной школы при ЦК КПСС и сказал: «Вы в курсе, что завтра будут показывать ваш фильм у нас в Большом зале, – зал на тысячу или больше даже человек. – Если вы хотите посмотреть на впечатление, приходите, вам заказан пропуск».

Я пришел туда. Действительно, был пропуск. Присутствовала некая дама, которая организовывала просмотр. Она очень удивилась: «А кто вас сюда пустил?» Я сказал: «Мне позвонили…» «А кто вам позвонил?» Отвечаю: «Я вам не скажу, кто позвонил».

Я остался смотреть картину. И когда она закончилась, эта дама, указуя на меня пальцем, закричала: «Вот тот негодяй, который снял этот чудовищный клеветнический фильм!» – и так далее. Я думал, меня просто разорвут на куски. Меня окружили, начали кричать… На что я сказал, что все это правда, и ни одного слова лжи в фильме нет.

Я вышел в вестибюль. Мимо шли люди, которые меня разглядывали, словно какой-то зоологический невиданный экспонат. Я их, видимо, потряс, потому что кто-то вообще стал убегать из зала с выражением такого ужаса на лице, будто их всех сейчас схватят и расстреляют только за то, что они посмотрели этот фильм. Но некоторые люди, проходя мимо, подмигивали или что-то в этом роде… А один человек сказал: «Потрясающий фильм! Просто очень здорово!» – только он произнес это как бы одной половиной лица. А потом подошел другой человек, который сказал: «Дней через десять мы начнем наводить порядок в этой стране, и я лично позабочусь, чтобы вы висели на первом фонаре». Я ему ответил: «С удовольствием составлю вам компанию на этом фонаре, но если вас там не будет, то извините». И через десять дней произошли события в Вильнюсе. А, может быть, чуть больше. Вот тогда я, конечно, немножко напрягся.

ЛН: Но, так или иначе, «Повесть непогашенной луны» стала вашей последней художественной работой. После этого вы ушли в документальное кино…

ЕЦ: Потом было много всяких разных обстоятельств. Но после этой картины, сколько бы я ни подавал на какие бы то ни было фильмы – трагедии, комедии, драмы, даже на детские фильмы пробовал, – никогда больше я не получал денег на игровые постановки.