Прошлые общности предлагали массам абсолютную истину и неоспоримые примеры из мифов. Появление в современном сознании понятия относительности позволяет предположить, что у следующей цивилизации будет экспериментальный аспект (хотя это слово мне не нравится). Скажем, более гибкий, более «увлекательный». На основе этой изменчивой цивилизации архитектура станет, по крайней мере на начальном этапе, средством экспериментирования с тысячами способов преобразования жизни с целью сказочного синтеза.

Это, рассказывал Вольман, и было настоящей праздностью — не компенсацией за работу, не её вариант, а её аннигиляция, — и именно поэтому праздность оказывалась настоящим революционным вопросом. Дабы построить такой город игры, художникам нужно отвергнуть пассивную абстракцию всякого объектифицированного, отчуждённого искусства и отодвинуть свои произведения в сторону: «Созидание, — говорил Вольман своей аудитории, — сейчас может быть лишь синтезом, стремящимся к целостному конструированию атмосферы»³⁷.

Может быть, из-за их абстрактности слова Вольмана повисли в воздухе и растаяли в атмосфере, какой бы она ни была в Альбе в сентябре 1956 года, — но если утопия ЛИ была абстрактной, то его антиутопия нет. Пока Вольман говорил, остатки «Лучезарного города», новые здания, называемые ЛИ вертикальными гетто и многоквартирными моргами, возводились по всему миру: от “l’Unite d’habitation”[136] самого Ле Корбюзье в Марселе до имитации Годзиллы в виде жилищного комплекса Пруитт-Айгоу[137] в Сент-Луисе, штат Миссури. Так как такое строительство служило, по словам Вольмана, «худшим силам угнетения», то оно было «обречено на полный провал»³⁸, и вскоре для этих целей был образован Ситуационистский интернационал, пусть даже всё, что группа могла предложить, было всего лишь аккуратным печатным словом против железобетона, эксцентричными теориями, однажды воплотившимися в граффити, а Вольман был оставлен за бортом.

Жиль Ж. Вольман, скотч-арт композиция без названия, 1974

После своего исключения из ЛИ Вольман зарабатывал на жизнь как художник, создавая объекты и продавая их, но он придерживался эстетики ЛИ — она была настолько же его, как и чья-либо ещё. Он пытался творить, ниспровергая уже существующее, его единственным методом был détournement, идея, что в мире, который всё же необходимо изменить, лишь искажение образов, принимаемых всеми за данность, может соответствовать весу пустой страницы. Вольман вернулся к бумаге: в 1963 году, ещё до “Duhring Duhring”, он изобрёл скотч-арт. Он брал склеивающую ленту, прикладывал её на заголовки, отдирал ленту, менял слова местами и наклеивал получившееся на страницы, смоченные водой. Он делал свои собственные газеты, многие из которых помечены особыми датами, вроде дня его свадьбы или дня смерти Андре Бретона, или годовщины Мая 1968 года, лучшие новости недели, но прозрачные ленты в его руках возвещали, что события, о которых они сообщают, являются гораздо более регулируемыми, чем кто-либо может подумать, и гораздо менее реальными: они являлись худшими новостями недели. Время закружилось слишком быстро, чтобы на него ориентироваться, оно останавливалось, отвергая возможность любого нового рассказа. Новостью было то, что из истории побег невозможен, даже если история была всего лишь шумом.