Памфлет «О нищете студенческой жизни» являлся полемическим, «Возвращение Колонны Дурутти» это повествование, подобное “Mémoires” Дебора, рассказанное посредством перемещения изображений в détournement и с той же интонацией — как если бы это была сказка о восхитительных приключениях, рассказанная спустя очень много времени пожилым человеком некоему охваченному благоговением ребёнку. Там есть место страшным злодеям в исполнении профессоров, бюрократов, самого разного толка леваков, там присутствуют «удалые искатели приключений», страсбургские узурпаторы, дано формальное изложение фактов их подвигов, располагающееся титрами в рамке на факсимиле документов, несколько свеженарисованных комиксов, но больше фотографий и иллюстраций, выдранных из журналов и книг и здесь заговоривших в облачках с текстами. «Непрестанное празднество и его дионисийские излишества сопровождали их повсюду»⁸³, — говорит рассказчик истории; затем следует длинный текст письма хозяина их квартиры, где он обвиняет их в завершении вечеринки тем, что они помочились с балкона второго этажа.

Бертран был поклонником ситуационистов; не творя искусство, но играя с ним, он занимался этим с одержимостью фаната, с фетишистской любовью к забытым знакам и талисманам. Поэтому он вернулся к началу, к середине «Завываний в честь де Сада», сжав их до одной картинки: в белых пузырьках с репликами на чёрном фоне страсбургские заговорщики составляют свой план. Новая Колонна Дурутти загружается в Троянского коня, затем слово даётся Ленину («Что касается JCR[149], то я их тоже считаю жопошниками», — говорит он о молодёжной троцкистской группировке), потом Равашолю, который произносит свои собственные слова: «Но свернуть с пути не могу, нет. Меня слишком ужасают предрассудки людей, я слишком ненавижу их цивилизации, их добродетели и их богов, чтобы я мог пожертвовать ради них моими пристрастиями». «Они постепенно, — продолжается хроника вандалов, — распознали тех, с кем разрушение социальной машины будет безжалостной игрой. Потому начали переговоры с “оккультным Интернационалом”», — последний, под которым подразумевается СИ, изображён на одном из любимых образов группы, сцене застолья с гобелена из Байё. Размышляя о Марксе и «критике повседневности», царь на картине Делакруа «Смерть Сарданапала» безмятежно приготовляет себя к погребальному костру, пока евнухи душат его раздетых жён и любовниц. Каждые несколько панелей дети излагают примитивные теории ЛИ в той манере, в какой СИ продолжал им следовать: воруя товары, чтобы отдать их, говорит малыш, хулиганы выходят за рамки современного общества изобилия и восстанавливают изначальный общественный порядок, «практику дара». Пятилетний ребёнок объясняет, что нет нужды в производстве или стяжательстве, нет нужды в конкуренции или в конфликтах — а значит, «и нет никакой необходимости ни в законах, ни в хозяевах». Захват власти скреплён гротескной средневековой миниатюрой, где изображены големоподобные нищие, все пьяные, один из них с кривыми пальцами, длинными, как его гнилой череп.