Он говорит, что всегда был со мной. Он и я — мы были едины, и теперь, в этом беге, едины по-прежнему.
— Ты всегда был со мной. Я отвечу себе. И, значит, тебе. Твои боги покинули нас. Или мы покинули их. Только слава и память о них и о вас, богоравных героях, подобных тебе, Ахиллес, продолжала быть с нами. Мы были горды, что наследуем вам.
Мы отдали себя власти Бога единого, нам сказавшего, чтоб разделяли мы сами ложь от истины, зло от добра. Он над нами, Он в нас был, но дал нам свободу жить до смерти в неведенье полном, не зная ничего о судьбе своей. Видишь, это свобода иная, чем та, о которой ты мне говорил, Ахиллес. И смертный уже не был счастлив, если он прознавал о своей судьбе. И у мудрости стало много печали. И от этого стало страданье иным. И иной стала музыка. Я отвлекся, однако.
Но и этот — Великий, Единый — покинул нас. Или мы ушли от него. И тогда все смешалось: и разум, и чувство, ложь и истина, зло и добро. Мы желаем добра — творим зло. Хотим истины — лжем. Разум борется с чувством, и оба лишаются силы и страсти, мешаются оба в болезнь и страданье. Таковы стали наши деянья. Таковы стали чувства. Во многих из них ни другим, ни себе не хотим мы признаться. Мы боимся их. Мы их стыдимся. И бежим наших чувств. И любовь нам страшна, потому что отравлена тем же ядом познанья. Так мы стали слабы, что уже и не ищем спасенья. Где твоя бесконечная сила, где твоя красота, Ахиллес? Где твоя золотая свобода? Нет их в людях. Лишь слава о них.
Ахилл замолчал. Но, не слыша ответа, добавил:
— Но всего ближе мне в твоей славе — страданье.
И снова умолк. Бег сквозь бег, темнота в темноте и безмолвье в безмолвье.
— Я знаю страданье, — послышалось от Ахиллеса.
— Не меньше, чем правила битвы. И страданье твое воспето не меньше, чем воина слава. Твой безудержный гнев соперничал с волей богов, когда Агамемнон забрал у тебя твою Брисеиду. Ты страдал, потому что ее ты любил?
— Нет. Страдал от стыда. Агамемнон унизил меня. Моя гордость страдала. Он был царь — и я царь. Он был воин — я более сильный. А он взял себе то, что было моим. Отобрал от достоинств моих часть богатства. Вот что разбудило мой гнев.
— Объясни мне другое. Когда появился в шатре твоем старый Приам и стал умолять, чтоб ты отдал за выкуп тело его убитого сына, — почему стал ты плакать? Какое тебе было дело до убитого горем отца? Почему ты страдал? Ты бы должен был наслаждаться, видя горе его, ведь, убив его сына, убил ты врага — убийцу Патрокла.
—