В этот момент сказали команду, и тот, сзади, встрепенулся:

— Нам, давай!

Парень глянул назад, и так и смотрел, не понимая: эти двое боролись, ругаясь злым шепотом, видно, боялись, что их услышит кто-нибудь из офицеров. У них в руках вертелся длинный блестящий стержень с утолщением на конце. Эта палка и была целью их схватки, и каждый старался ее вырвать. А над полем уже неслось:

— Девять. Восемь. Семь. Шесть.

— Скорей… Давай же! — хрипел тот, первый, а второй, что был поспокойнее, вырывал стержень и повторял:

— Нет, нет!.. Не наша, не наша, нет!..

— Четыре, три. Два.

В этот момент злой изловчился и отскочил в сторону, торжествующе подняв стержень перед собой, как древко флага.

— Ноль! — крикнули в динамик.

— Нет, не-ет! — завопил второй из солдат и замахал руками.

Утолщение слезло со стержня и стало подниматься вверх, метр за метром.

— Без настройки! Не ваша, идиоты!! — закричал кто-то из офицеров, и парень увидел, что лица всех изменились и сделались одинаковыми, как могут быть одинаковы отпечатки фотографии одного человека.

— Пробуйте переключение! Индекс, быстро! — проговорил полковник.

— Ц-16, — сказали в динамик, но уже с безнадежностью, потому что болванка развернулась и пошла прямо вниз.

Солдат с торжествующей улыбкой все еще держал стержень и даже не собирался отбежать: на него обрушилось сверху, он упал, а взорвалось уже в нем, в спине, глухо.

Парень отшатнулся; он был ближе всех, видел все: и спину, и вывернутые кверху глаза солдата, и руки, так и не отпустившие стержень.

Парень отшатнулся вбок, по-звериному скосился на загородочку — никто не смотрел на него, — и прыжками, боком, боком — в поле, незаметный и быстрый.

Все в нем смешалось. Он не думал, не знал в этот момент о себе ничего. Но если бы кто-то — мать ли, рожавшая его; врач, с трудом вернувший его к жизни; женщина, что была с ним сегодня; Бог, наконец, когда бы он был, — если бы кто-то положил ему на горячечный лоб руку и спросил: «Что, что ты?» — он разрыдался бы, как ребенок, и плакал бы, плакал, не переставая, а успокоившись, по-прежнему бы улыбался своей простодушной улыбкой…

Но сейчас он был во власти слепой силы, гнавшей его в поле, дальше от загородочки. Он перебегал его, не прячась, зная хорошо, что не до него, что в поле никто не смотрит и что здесь ничто не грозит ему.

«Все… все!.. Ишь ты!» — шептал парень, задыхаясь, радуясь, что ушел от них, от того, что там случилось. Не его, — а он обманул их!