Весь фильм в камере было его лицо, да простится мне этот эпитет — его прекрасное лицо, его горящий взгляд художника. Если говорить о взгляде, то точно такой я видела в документальных кадрах с Баланчиным. Излучающий свет, концентрирующий энергию света.

Помню, что несказанно удивилась, когда Соломон Волков, рассказывая о встрече с Баланчиным на нью-йоркской улице, сказал, что был тот серенький, незаметный, в плаще, с насморком… Подумала вот о чем: не срабатывает ли тут явление, отраженное в известном стихотворении Пушкина «Пока не требует поэта…»? Не будет ли художник «в миру» совсем не таким, как наедине со своим искусством? В нашем случае — в разговоре о своем искусстве.

Приведу несколько высказываний Мастера.

— Я хотел создать свое, никогда не посягал на государственную институцию (в ответ на вопрос, не было ли у него желания стать временным главным балетмейстером Большого театра).

— Каждый человек пишет сценарий своей жизни.

— Балетный мир застыл. Гениальность связана с прорывом.

— Творческая совместимость бывает редко (об актерах). Я им даю энергию.

— У меня гипертрофированное желание сочинять балеты.

— В хореографии нет законов, я думаю, что в искусстве нет законов.

На вопрос, избран ли он Богом, — «не избранный, но замеченный».

— Было время авангардного бессюжетного спектакля. Я возвращаю танец в театр.

На вопрос об эмиграции: «Эмиграция постоянно присутствовала рядом со мной. Уезжали родственники, друзья. Но я мог состояться только в Петербурге.»

— Считаю себя наследником Петипа и Григоровича.

По поводу последнего высказывания. Мне показалось странным, что Борис Яковлевич не назвал в числе предшественников Леонида Якобсона, тоже питерского балетмейстера, умершего в 1975 году, как раз в пору, когда молодой Эйфман ставил свои первые спектакли.

Где-то я писала, что студенткой, приехав в Питер, случайно попала на балет Якобсона «Скульптуры Родена», и это посещение полностью перевернуло мое представление об искусстве балета. Раньше оно ассоциировалось исключительно с белыми пачками и пуантами, с чужой эпохой, со сказочным сюжетом.

У Якобсона же герои и героини были чуть ли не наши современники, живые, молодые, страстные, они заражали зал своим волнением, своими чувствами… Не мне быть экспертом в вопросах балета, но не проложили ли новации Якобсона путь к новаторству Эйфмана? Тем более, что и Родена, как кажется, он взял для своего спектакля не случайно.

Борис Эйфман, судя по всему, человек страстный, его «пламенная страсть» направлена на сочинение балетов. На канале «Культура» были показаны два его балета на литературный сюжет — «Анна Каренина» и «Евгений Онегин». Оба балета показались мне гениальными, никогда бы не подумала, что танец может выразить такие тонкие оттенки чувств, такие состояния души, которые и сло-ву-то не подвластны. Бесспорно, здесь «сочинителю» помогает музыка — в обоих балетах выбран Чайковский.