— Ну, тогда…

— Но зачем? Куда им всем теперь деваться?

— В самом деле. И так уже — как селедки в бочке, и вот еще… Они просто издеваются.

— К издевательствам уже, считай, привыкли. А если они задумали что-то похуже?

— Что ты имеешь сказать? Не буди лихо, пока оно тихо.

— Не понимаю, с чего вы так паникуете. Посудите сами. Если место освобождают, значит, есть интерес разместить там что-то другое.

— Что?

— Поживем — увидим.

Снаружи царит лихорадочная суета. Люди несут, тащат, везут свои вещи в детских колясках и санках, уходя с только что огороженной территории.

— Пап, я пойду помочь Прухам, — сын Гирша натягивает шапку.

— Не делай мне больную голову, ты же к своей Иде пойдешь.

— Да, к Иде, — сын поспешно скрывается в дверях.

— Не люблю я этих Прухов, но раз так, пускай идет, — Гирш смотрит в потолок. — Вряд ли у них что-то сладится, мы очень разные.

— Так то раньше было, а теперь мы, как в бане, все равны, — говорит Лейба.

— Да, но, когда все кончится, мы снова станем разными.

— Нет, когда все кончится, вы будете равнее равных.

— Смеешься? Тебе бы только позубоскалить.

Гости сегодня идут один за другим, и каждый с новостями.

— 29 ноября, то есть завтра, всем трудоспособным мужчинам в возрасте, начиная с семнадцати лет, с утра нужно собраться на улице Садовникова.