— Тогда расстреляют или отравят газом.

— Армян и стреляли, и травили. Сгоняли в большие подвалы и пускали смертельный газ.

— Если захотят с нами покончить, то только газом. Немцы — народ экономный, патроны тратить не будут. Нужно предупредить народ — если видят, что ведут в подвал или в другое закрытое помещение, пусть пытаются бежать.

— А куда бежать-то?

— Эй, вам не надоело нести ахинею? Просто уши вянут.

Наконец хоть одно разумное слово. Душа и так едва теплится, а наслушавшись этих дурацких прогнозов, и вовсе в пятки уходит. Чего самим себя терзать, если перспектива и так, без натуги, рисуется угрюмой. Да и поздно — в мозгах тоже перегрузка. Нас можно утопить. Погрузить на корабли, вывезти далеко в море и выбросить за борт. Да, но тогда по всей Юрмале вынесет кучу трупов. И по весне немецким господам и их фройляйн придется нюхать трупную вонь. Нет, так они не сделают. Можно уморить голодом. Даже пальцем не пошевелив, сами подохнем. Правда, должно пройти немало времени, покуда последний испустит дух. Тьфу ты, вот идиот! Что за мысли лезут в голову, если ясно сказано — повезут в лагерь на легкие работы. Или все-таки не повезут?

В последние годы нас так часто обманывали, что никто ничему не верит. Я же и сам не верю. Кому я вообще верю? Только близким — Коле, Тамаре, Рудису, маме, Вольфу, ну, может, еще кому-то, кого сразу не вспомню. Хочется верить и другим, но больше не могу. В Бога верю? Вроде бы еще верю, но не понимаю — у Него свои, мне не ведомые планы. Страха перед неизвестностью, перед страданиями во мне больше, чем веры в Бога. Осознаю, как легко мне было показывать свою веру, когда я был в безопасности и добром здравии. А теперь так и тянет закричать, как Христос на кресте: Боже мой, для чего Ты меня оставил? И все же, как бы ни расходились мои и Господни мысли насчет миропорядка, никого иного, у кого просить спасения, поблизости нет. Читаю «Отче наш» и надеюсь.

Раннее утро шабата. Ночная мгла еще не редеет, а вдоль наших окон уже течет поток мужчин в направлении улицы Садовникова. На кроватях опять гадают. Увезут? Расстреляют? Проверят и отправят на работы? Что лучше было — пойти и заявиться, даже если возраст не подходит, или все же уклониться? При взгляде на толпу мужчин возникают противоречивые чувства. Можно было бы податься вместе с ними — может, попал бы на строительные работы, но куда бежать такому больному? А если бы и здоровый, нужен ли Рейху такой немой доходяга? Пойти — значит поставить на кон все. Могу получить работу и, кто знает, потом сбежать, но с тем же успехом могу, как негодный к работе, получить пулю. Нет, сейчас у меня нет сил рисковать. Раз уж особо не тянет уходить отсюда, лучше останусь, куда судьба занесла. Там видно будет.