В любом случае отношение людей к дачам и земле невозможно было регламентировать. В 1997 году всю жизнь проживший в городе Владимир Сидоров вспомнал «самый необычный день в своей жизни»:

Владимир Николаевич Сидоров, коренной гражданин, признался мне, что самым необычным днем в жизни, а за его плечами уже пятьдесят лет, был тот день, когда он впервые ступил на собственную земельку под Пупышевым. Он тогда разулся и босой стал на свою землю, выкопанную, неустроенную, затравленную, но такую живую, что он остро почувствовал ответственность, что будет со всей землей. Ведь это не только ему, а земле надо жить. Не изородует ли ее неумелая лопата?[1409]

Владимир Николаевич Сидоров, коренной гражданин, признался мне, что самым необычным днем в жизни, а за его плечами уже пятьдесят лет, был тот день, когда он впервые ступил на собственную земельку под Пупышевым. Он тогда разулся и босой стал на свою землю, выкопанную, неустроенную, затравленную, но такую живую, что он остро почувствовал ответственность, что будет со всей землей. Ведь это не только ему, а земле надо жить. Не изородует ли ее неумелая лопата?[1409]

Но отнюдь не все ленинградцы ощущали «нутряную связь» с землей. Сложный ланшафт (большая часть Ленинградской области покрыта болотами) делал садоводство и огородничество в этих краях непростым занятием. Здесь не могло появиться что-либо похожее на цветущие сады Украины или Подмосковья, красочные, точно картинки в средневековых часословах. На участке нередко росли деревья и пара ягодных кустов (в основном выносливых местных растений, вроде облепихи или рябины, обыкновенной или черноплодной)[1410]. Для многих весь смысл земли состоял в том, что на ней можно построить дом, – овощеводство было только предлогом. Некоторых привлекал сам процесс строительства, хотя, как и любая подобная затея, он требовал недюжинных усилий и изворотливости. Одна женщина вспоминала, как ей пришлось три километра везти от ближайшей станции на тачке найденные на городской свалке доски, а заодно мешок картофеля и ребенка, поскольку автобус там попросту не ходил[1411].

Демократизированный вариант дач – деревянные хибарки, где жили в одиночку и с семьями, – стал повсеместным явлением. В 1984 году в ВООПиК была направлена жалоба на то, что окраина Константиновского парка в Стрельне подверглась атаке нелегальных дачных застройщиков, что свидетельствовало о неуклонном росте спроса на участки[1412]. Владение дачей, как и владение автомобилем, считалось признаком принадлежности к приличному обществу – и действительно, оба эти момента были связаны: ведь для перевоза семьи и пожитков, необходимых в деревне, нужна была машина. К тому же на автомобиле можно было добраться до участков в районах, в которые не ходили поезда[1413]. Даже те, у кого не было дачи, при выезде за город чаще всего отправлялись в дачные районы, поскольку с общественным транспортом там обстояло существенно лучше[1414].