При этом автобус, на котором вы едете в крематорий и обратно, совершенно пуст. В рядах колумбариев вдоль главной дорожки нет останков. Приближаясь к ступеням лестницы, можно увидеть одну-другую фигуру, пересекающую парк, но ни на террасе, ни в «большом траурном зале», ни в закрытом кафе, ни в служебных кабинетах никого нет. Густая зелень в горшках, малиновая обивка и бледное дерево – все в лучших советских традициях, но публики, способной это оценить, не видно; на доске объявлений, где вывешивают информацию о ближайших «ритуалах прощания», висит только фотография самого крематория. Трудно отделаться от ощущения, что это мемориал, посвященный не столько умершим, сколько некоему несуществующему образу города: исчезнувший, якобы упорядоченный мир, где нет места могилам «отдельных граждан».
Послесловие
Послесловие
После 1956 года целостный и однородный нарратив национального развития, предложенный в сталинские годы, сменился целым рядом различных «мемориальных сообществ» и практик. В Ленинграде рабочие и инженеры Кировского завода, завсегдатаи «Сайгона», винных баров, БДТ и филармонии (и это лишь немногие из городских сообществ) – все имели собственное представление о том, что в городской жизни «главное», свои пантеоны местных героев (мертвых или живых) и свои собственные уголки. Жизнь отдельно взятого человека могла охватывать все эти зоны и даже больше. Ученый из Академии наук мог дружить с той же компанией, что и богемный поэт или художник, ученый или врач – коллекционировать антиквариат, а инженер – собирать в свободное время материалы по местной истории.
Причиной тяги к сохранению памяти было стремительное изменение материальной ткани города по мере того, как на его периферии вырастали новые районы, часто населенные весьма образованными людьми: географическая маргинальность заставляла искать привязки к конкретной местности. Тяга эта усилилась после 1991 года, когда крах государственного социализма дал тем, кто располагал необходимыми финансами, свободу в выборе места проживания, но лишил многих гарантированной занятости, да и любимые культурные учреждения города перестали быть островками покоя. Из-за стремления городских властей к «европеизации» уличные рынки и киоски уступили место супер– и гипермаркетам. Продукты, за которыми люди часами стояли в очереди, стали общедоступными, некогда дешевая местная корюшка стала «региональным деликатесом». Кафетериям прошлого, с их высокими металлическими столиками и суровым отсутствием сидячих мест, пришли на смену «глобальные деревни» кафе и баров, часто заполненных одинокими людьми с ноутбуками, а не группами поэтов и философов, беседующих в очередях. Появился «комфорт», появился «сервис», однако те, кто еще помнил былые времена, как правило, чувствовали, что «чего-то не хватает».