В углу работал проигрыватель, воспроизводя особо грустную версию «Данни-бой»[136]. Несколько бродяг постарше сидели с банками теплого пива и своим подвыванием убивали слова баллады, а рядом с ними сидела старуха со слезами на глазах. Все, кто находился в комнате, уже соскальзывали вниз с пройденного пика вечеринки. Он обошел комнату, вглядываясь в лица – не найдется ли среди них его матери. Агнес здесь не было.

В углу у окна за маленьким складным столиком сидел мальчик, приблизительно ровесник Шагги. С того момента, как Шагги начал описывать свой поисковый круг по комнате, мальчик не спускал с него глаз. Мальчик был хорошо одет, его волосы, расчесанные матерью на аккуратный пробор, еще не успели растрепаться. Они посмотрели друг на друга, и Шагги подумал, что мальчик, может быть, тоже потерялся и ищет маму. Мальчик поднял руку, неуверенно помахал Шагги, который тут же решил подойти к незнакомцу и поговорить с ним. На полпути он увидел, что на столике, за которым сидит мальчик, лежит тарелка с песочным печеньем и стоит стакан с шипучкой, еще пускающей пузырьки. Кто-то из присутствующих любил этого другого мальчика. Шагги развернулся и продолжил поиски Агнес.

В коридоре он снова пробрался через лес ног. В маленькой узкой кухоньке он увидел женщину с черными как уголь волосами. Сердце его вспорхнуло, но тут же упало – он понял, что это не его мать. Шагги подумал, не спросить ли ему у этой женщины про Агнес, но его настолько смутил мальчик с печеньем, что ничего спрашивать он не стал. Гордыня склеила его губы, а черноволосая женщина проплыла мимо него так, будто он пустое место. В этой квартире было три спальни. Все они пустовали, если не считать одинокого потерявшегося гостя, который то ли тихо курил, то ли тихо плакал. Шагги осмотрел все комнаты, но своей выпивохи среди других не нашел. Последняя комната была самой большой – комната для мам и пап. Эта дверь был закрыта, и ему пришлось, схватив за ручку, тащить ее на себя изо всех сил, чтобы тугая дверь поддалась. В комнате было темно, но свет падал из коридора, а потому он увидел двуспальную кровать, заваленную зимними пальто.

Шагги постоял там, потом сунул руку в карман, где лежал пакет с монетками. Этих денег хватало, чтобы доехать до дома. Может быть, он увидит ее там, протрезвевшую, обезумевшую от беспокойства, ждущую его с горячим чаем и тостом.

В дыму и полутьме слезы начали жечь ему глаза, и он на минутку присел на кровать, заваленную пальто. Он понимал, что остается ребенком. Он весь прошедший вечер вел себя словно большой ребенок, тосковал по маме, тогда как ему хотелось больше походить на Лика, которому, казалось, не нужен никто. Шагги вонзил ногти левой руки в мякоть правой и заставил свое «ах, бедный я, несчастный» смолкнуть.