— Уж ей-то я не верю и подавно. Так что поверю тебе на слово, что ты не нажимал на курок. Но вот о чем я хочу тебя спросить — как Карли смогла выбраться из страны, совершив убийство?

— В ту ночь, застрелив журналиста и избавившись от тела, мы вернулись в свое тайное убежище и залегли на дно.

— Так ты помогал избавиться от тела?

— У меня не было выбора. Приказ Эль Капитана. Да, меня до конца жизни будет мучить чувство вины. Так вот, мы вернулись в подвал, где уже провели несколько суток — вообще, мы меняли адреса каждые два-три дня, — а наутро, когда я проснулся, Карли исчезла. Вместе со своим рюкзаком, паспортом и всем остальным. А еще вместе с ней пропали чилийские песо на сумму пятьсот долларов, выданные мне на текущие расходы.

— Она тебя обокрала?

— Судя по всему. Я думаю, она добралась до аэропорта Сантьяго и вскочила на первый же самолет, улетающий из страны… но, сама понимаешь, кто же ее знает? Это же Карли — ни единому слову этой бабы верить нельзя, и мы теперь оба это понимаем.

— А сам-то ты как выбрался из страны?

Мой вопрос заставил Питера вздрогнуть. Его глаза начали наполняться слезами. Мне вдруг стало очень неуютно. Я взяла брата за руку. Он опустил голову и, помолчав минуту, начал рассказывать:

— Через два дня после того, как был убит Дуарте, нам предстояло перебраться в новое укрытие на север от города. Через десять минут после того, как мы выехали из Сантьяго, нас схватила полиция. Нас в машине было трое. Полицейские вывели двух моих товарищей на обочину дороги и расстреляли в упор, там тела и оставили. А меня они затолкали в свою машину. Коп на заднем сиденье сильно ударил меня в висок, давая понять, что я в полном дерьме. От удара я потерял сознание, может, даже получил сотрясение. Этот коп стал трясти меня и бить по лицу, пытаясь привести в чувство. Ему это удалось, и тогда он снова ударил кулаком. На этот раз я отключился надолго. Пришел в себя в крошечной камере без окон. Цементные стены, грязный матрас, света нет, воды нет, вместо сортира ведро. Там меня держали два дня. У меня раскалывалась голова. Три раза в день дверь открывалась, и в камеру просовывали воду и хлеб.

Я орал. Я вопил. Пришел тюремщик и два раза ударил меня в живот. У меня болело абсолютно все. Они оставили меня лежать там и ничего не предпринимали. Я лежал совершенно беспомощный и уже решил, что там и подохну. На другой день тюремщик пришел снова и приказал мне вставать. Меня отвели в отвратительно грязную ванную комнату, велели раздеться, сунули кусок грязного мыла и затолкали под холодный душ. Я два раза терял сознание, но умудрился помыться и даже вымыл голову. После этого мне выдали чистую одежду — мешковатые штаны, белую рубаху, сандалии. Когда я оделся, двое вооруженных до зубов конвоиров долго вели меня по коридорам и наконец притащили в комнату, где сидели три человека. Двое — чилийцы в дешевых костюмах и при галстуках. Они сидели, сняв пиджаки, так что была видна наплечная кобура с оружием — у обоих! А третий был в легком костюме цвета хаки, рубашке с воротничком на пуговицах и полосатом галстуке Йельского университета. Он представился Говардом Лонерганом и сообщил, что работает в нашем посольстве.