Я увидела у брата слезы на глазах, он едва сдерживался, чтобы не расплакаться.

— Ты был рядом, когда ее убили? — спросила я.

Питер молча кивнул.

— А если ты был там, когда ее убили, почему пощадили тебя?

— Все это сложно объяснить. — Питер обшарил карманы в поисках сигареты, закурил и взглянул на часы: — Уже почти три. Вот что, я тебя сейчас оставлю, увидимся в гостинице часов в шесть. Так нормально? Ну, то есть ты не заблудишься, не растеряешься?

— Я большая девочка, которая выросла в большом городе. Со мной все будет в порядке. А ты?

— Я — нет.

Потом брат ушел. Минут десять после этого я просто сидела на скамейке. У меня кружилась голова. Неужели это Карли убила несчастного газетчика? Неужели она настолько извращена, что могла обвинить моего брата в преступлении, которое совершила сама? Понимала ли она, что я, наслушавшись ее рассказов, наброшусь на Питера, требуя объяснений? Догадывалась ли, что между нами проляжет пропасть недоверия, когда Питер откажется подтвердить ее слова? Вела ли она эту игру намеренно — с целью вбить клин между мной и моим братом?

Холод все же заставил меня подняться со скамейки. Я провела час в Пантеоне, в месте упокоения Вольтера, Руссо, Гюго, Золя, размышляя о том, каково это — стариться, вспоминая деда, который всегда казался мне щеголем, хотя и старым. Когда он умер в возрасте восьмидесяти двух лет, я думала: какой же он древний. Мама тогда сказала мне: «В шестнадцать лет невозможно понять одного — насколько стремительно пролетит твоя жизнь. Поверь, когда я была в твоем возрасте, мне казалось, что год — это очень много, а до летних каникул далеко-далеко. А сейчас время от сентября до июля пролетает, не успеешь глазом моргнуть. Все люди, когда-либо жившие на земле, думают об одном и том же: почему все так быстро проходит?»

Когда я вышла на улицу, падал легкий снег. Несмотря на то что заметно похолодало, я решила побродить по городу и отправиться куда глаза глядят, а потом примерно в половине шестого найти ближайшую станцию метро и доехать до нашей захудалой гостиницы. Я долго блуждала в узких кривых переулках и пересекала широкие бульвары, то и дело останавливаясь перед витринами магазинов. Провела десять дурманящих минут во fromagerie, подумав, что если бы я жила здесь, то питалась бы исключительно сыром, багетами, красным вином и при этом выкуривала несметное количество сигарет в день, чтобы не растолстеть. Я стала обращать внимание на жизнь вокруг: вот состоятельная буржуазная пара в кафе, где я остановилась выпить бокал вина; вот молодой парень в тонкой кожаной куртке пытается заигрывать с девушкой примерно моего возраста… Ощущение родства с Парижем возникло у меня сразу. Я представляла себе, что живу в маленькой квартирке — разумеется, на чердаке — и работаю в «Интернешнл геральд трибьюн». Я бы проводила много времени в кафе, а вечера — в маленьких кинотеатрах, став настоящим фанатом кино. Главное, я была бы вдали от оков, которые меня связывали, — от безумной жизни Америки, безумной жизни моей семьи. Этому не мешала даже мысль, время от времени приходившая мне в голову: именно этот город всегда мечтала назвать своим моя мать.