Лонерган спросил у детективов разрешения поговорить со мной — испанский у него был отличный, — подошел к стулу, на который мне приказано было сесть, нагнулся и зашептал мне на ухо:

— Питер, я знаю, кто ты. Я знаю, где ты рос, в какую школу ходил, в каком колледже учился, и про твою аспирантуру тоже все знаю. Мы связались с твоим отцом — они с твоим братом здесь, в Чили, — и сообщили ему о том, в какое сложное положение ты попал. Должен сообщить тебе, что эти люди — сотрудники Особой службы — знают о твоей причастности к убийству Альфонсо Дуарте. Если расскажешь им то, что они хотят знать, мы попытаемся с ними договориться и увезем тебя из страны. Поэтому мы советуем тебе начать сотрудничать с этими джентльменами и не делать глупостей.

— Вы можете гарантировать мне безопасность? — спросил я.

Лонерган покачал головой:

— Гарантировать я могу тебе только одно — полный кошмар в случае отказа с ними сотрудничать. И еще гарантирую, что тогда мы ничем не сможем тебе помочь.

Что мне оставалось делать? Двух моих товарищей убили у меня на глазах… Я вынужден был расколоться.

— Ты все им рассказал?

— Не все.

— То есть…

— Сказал им, что Дуарте застрелил один из парней, которых они сами убили, Густаво.

— Почему, черт возьми, ты так сказал? — Я почти кричала.

— Потому что не хотел впутывать живых… тем более что из вопросов, которые мне задавали, я понял, что чилийским спецслужбам ничего не было известно про Карли.

— Почему ты не рассказал им правду?

— Что бы это дало?

— Если Карли убила того человека…

— Она его убила.

— Получается, ты выгородил убийцу.

— Элис, прошу тебя, попытайся понять… Я видел, как тому человеку разнесло затылок. Меня заставили смотреть на казнь двух моих товарищей. Я получил два сильнейших удара по голове. Два дня меня держали в карцере, в грязи и зловонии. Тот тип из посольства недвусмысленно дал понять, что отказ от сотрудничества обеспечит мне куда более долгий срок в этих страшных застенках.

— И все же ты решил Карли покрывать?

— Да, решил. Сознаюсь, виноват. Но, предположим, я бы назвал ее имя — и что? Допустим, я бы обвинил ее. Чилийцы сочли бы это выдумкой… а если нет, то обвинили бы меня, что я с Карли в сговоре. А тот парень, на которого я указал как на убийцу Дуарте, был уже мертв. Меня допрашивали очень долго, но ничто даже не намекало, что чилийцам хоть что-то известно о существовании Карли. Допрос длился восемь часов… они орали мне прямо в уши, осыпали оскорблениями, называли наивным американским идиотом, вмешивающимся в дела их страны. А я пел свою песню, как гребаная канарейка, потому что Говард Лонерган все кивал мне, как будто говоря: выложи им все, что знаешь, сынок. После многочасового допроса мне сообщили, что благодаря заступничеству отца и его связям с режимом Пиночета меня просто депортируют. Но сначала чилийским спецслужбам нужно узнать, что привело меня сюда. Я ответил: идеализм и желание выступить против Никсона и Киссинджера.