К следующим выходным, когда я заехала к Дункану, он уже справился с романтической тоской и почувствовал только облегчение оттого, что больше не имеет с Патрисией ничего общего.

— Такое чувство, будто пуля мимо просвистела, — сказал он мне, как только я появилась в дверях с бутылкой вина в руке.

— А по-моему, ты избежал трех пуль, не меньше. Между прочим, твоя статья про Говарда Ханта просто блеск.

— Я практически прославился, — хмыкнул Дункан. — Пришлось даже выступить на радио, чтобы рассказать об Уотергейте. Теперь вот «Эсквайр» хочет пустить меня по следу Картера. Что ты думаешь об этом парне?

— Незапятнанный, позитивный, необычный — точно не один из вашингтонских аферистов.

— Понимаю, что ты имеешь в виду, но меня беспокоит, как бы Джимми Картер не оказался похож на того персонажа из фильма Фрэнка Капры — славного парня из провинциального городка, который ввязывается в политический цирк и обнаруживает, что в Вашингтоне мечта ничего не значит, что здесь все продается и покупается, все заключают сделки и мошенничают напропалую. Полностью систему не изменить никому и никогда. Мы в Америке обожаем благородных людей, мечтателей с чистыми руками. Беда в том, что они редко появляются, а когда появятся, редко добиваются успеха.

На меня в очередной раз произвели впечатление политическая эрудиция Дункана, его способность вникать в суть дела и предвидеть возможные повороты и изгибы сюжета. Чем больше мы пили, тем больше меня к нему влекло. В ту ночь мой друг был реально в ударе — сказывалось освобождение от нервозности последних недель, так сильно испоганившей его жизнь. Дункану не были свойственны амбиции, основанные на готовности безжалостно переступать через других людей в стремлении пробиться к вершине. Скорее в нем говорила потребность доказать миру — а точнее, самому себе, — что он, отвергнутый ребенок, старший из трех братьев, на которого его родители с детства обрушивали всю свою неудовлетворенность жизнью, чего-то да стоит.

— Знаешь, что сказал мне отец, прочитав материал про Говарда Ханта? «Недурно, но Гэй Тализ[107] сделал бы лучше. Так что вряд ли тебе стоит заниматься журналистикой».

Когда я услышала это, мне почему-то захотелось прижать к себе Дункана, обнять как можно крепче и затащить в койку. Но я остановила себя, так как понимала, что сейчас это неправильно, не нужно ни мне, ни ему. Я чувствовала, что мы оба рискуем влюбиться без памяти, и видела, что Дункан сейчас отчаянно нуждается в эмоциональной поддержке. Но в тот момент у меня не было сил на то, чтобы подставить ему плечо.