— Ты можешь увезти мальчика из Бруклина… — прошептала она.

— И это говорит принцесса Флэтбуша[128].

Снова мамин смех, на сей раз прозвучавший довольно громко. Настолько, что крючконосая, с лицом хищной птицы мать Дженет, сидевшая от нас через проход, пристально посмотрела в нашу сторону.

— Меня только что сглазила злая ведьма Запада, — прошипела мама, и теперь, не удержавшись, хохотнул папа, чем привлек свирепый взгляд какой-то дамы в бархатном платье немыслимого свекольного цвета.

— Ну, а теперь, жители Нью-Йорка, придержите на время свой сарказм, — призвал Питер, когда по проходу к первому ряду прошел наш брат.

То, что он нервничает, было очевидно. Как и то, что он старается не смотреть нам в глаза.

— Боже мой, — прошептала мама отцу, — он уже раскаивается и ничего не хочет.

— Могу остановить все это хоть сейчас, — прошептал в ответ папа.

— Это его дело и его жизнь, — возразила я.

— Мы не должны принимать за него решения, — поддержал меня Питер.

— Вечно ты… профессор этики хренов, — огрызнулся папа, но так беззлобно и забавно, что мы снова приглушенно захихикали.

Тут органист, фальшивя, грянул свадебный марш, и все встали, а краснолицый отец Дженет повел по проходу дочь — в белом атласном платье, выразительно обрисовывающем «почти незаметную» пятимесячную беременность. К ним подошел священник, и мы все сели, Адам взял Дженет за руку. В этот момент мама начала рыдать. К моему удивлению, папа взял ее за руку и притянул к себе. А она положила голову ему на плечо и не снимала, пока не закончилась служба. Вид у мамы был печальный, у папы — и того печальнее. Обратив внимание на этот невиданный доселе — по крайней мере, на протяжении десятилетий — момент близости между нашими родителями, Питер посмотрел в мою сторону, выразительно подняв брови. А наши родители не обращали на происходящее у алтаря никакого внимания. Вместо этого они оба уставились в пол, не смея поднять друг на друга глаза, смущенные и растерянные одновременно.

Четыре месяца спустя их развод был оформлен окончательно. Об этом мне сообщила мама, позвонив на работу, хотя я много раз просила ее не делать этого, и ее голос поначалу звучал так сдавленно, что я испугалась, не умер ли кто.

— Что случилось?

— Я больше не миссис Бернс.

— Но ты же сама этого хотела.

— Не указывай мне, чего я хочу, а чего не хочу.

— Если ты не этого хотела, зачем же развелась?

— Потому что твой отец не возражал.

— Но это же была твоя инициатива, разве нет?