— Что именно она сказала?
— Что все персонажи плоские и одномерные, сюжет безжизненный, что ее совершенно не затронули переживания студента-богослова, попавшего в переделку в кампусе во время студенческих волнений 1968 года.
— Что ж, надо отдать должное ее прямоте и честности… хотя не этого ждешь от близкого вроде бы человека. Но если хочешь, чтобы я тоже почитала…
— Нет, этого я не хочу. Потому что тебе тоже может не понравиться, и это только осложнит наши с тобой отношения.
— Ты думаешь, что книга и правда настолько плоха?
Питер сделал еще один глоток мартини:
— По правде говоря, не знаю.
— А своему редактору не хочешь показать?
— Нет! Потому что книга должна выйти первого апреля — вот такая дурацкая дата выбрана, — а я до сих пор накропал только жалкие сто страниц грубых наметок. Если признаюсь, добра не жди.
— Попроси перенести срок. Для большого романа еще год — это нормально.
— Фишка в том, что Саманта, по-моему, права. Мне просто повезло с моей первой книгой. Ее приняли на ура, поднялась шумиха, меня превозносили до небес как «голос моего поколения». Но
— Это блестящая книга, Питер, и она очень ярко рассказывает о том, что такое быть американцем, иметь совесть и осознавать, что в этой стране недостаточно просто стараться быть правильным и жить по законам этики. Потому что деньги и власть всегда берут верх.
— Я получил большой аванс и уже его потратил, как и деньги за сценарий к фильму, права на который только что перепродали другой кинокомпании…
— Словом, ты себя жалеешь. — В моем голосе прозвучали резкие нотки.
Питер опустил голову:
— Да. Я ною и жалуюсь на то, что большинство простых смертных сочло бы даром богов.
— Все писатели живут с демоном в душе, и имя этому демону — сомнение.
— Но я поддаюсь своему демону… в отличие от тебя…
— Я не писатель, Питер.