Таксист сделал так, как ему было велено: дал по газам и рванулся вперед на такой скорости, что нас вдавило в виниловую обшивку сиденья. Мы на несколько кварталов отставали от машины впереди. Но наш водитель оказался настоящим гонщиком. Через минуту, когда другое такси свернуло на север по Третьей авеню, мы уже были почти у него на хвосте.

— Если не отстанете от него до конца, получите хорошие чаевые, — посулила мама.

— Вы хоть представляете, куда он может ехать? — спросил таксист.

— Угол Пятьдесят пятой и Десятой, — сказала я, копаясь в сумке в поисках сигарет.

— Не вздумай здесь курить, — приказала мне мама. — Не тебе нужно нервы успокаивать…

— Дай же ты мне объяснить…

— Нет. Я не нуждаюсь в твоих объяснениях.

— Мама…

— Заткнись, Элис. Заткнись и дай мне подумать.

Мама закрыла глаза. Ее била дрожь, а потом она начала рыдать.

Но когда я сделала попытку обнять ее, она завизжала:

— Не прикасайся ко мне.

Стало тихо. Водитель, оглянувшись, посмотрел на нас дикими глазами.

— Нечего на нас пялиться, — огрызнулась мама. — Не спускайте глаз с того такси.

Снова тишина. Я отодвинулась подальше от матери, прислонилась лбом к оконному стеклу и подумала: Можно распахнуть дверцу и выброситься. Ударюсь о тротуар, потеряю сознание от удара, если повезет… и пусть все пропадет пропадом.

Я закрыла глаза и сказала себе: «Киаран никогда бы не простил мне, если бы я добровольно отказалась от того, что у него было отнято». Медленно разжав пальцы, я выпустила дверную ручку. Сцепила руки. И больше не спускала глаз с едущего впереди такси. Наш таксист не отставал, быстро и ловко следуя за ним по Третьей авеню, затем повернул налево на Пятьдесят седьмую улицу, на запад до Десятой авеню и на два квартала к югу.

— Нам туда, — сказала я, увидев толпу у входа в студию.

Машина перед нами внезапно притормозила, дверца распахнулась, и из нее тяжело вывалился папа.

— Остановите! — закричала я, швырнув на переднее сиденье две десятки.